Джеймс Хилтон - Утерянный Горизонт

"И остался Перраулт в Шангри-Ла; и причиной было не его презрение к командам свыше, а лишь физическая немочь их выполнить. Он был старый человек, и в любом случае, смерть бы, скоро, положила конец ему и его ошибкам. К тому времени в учреждении им обоснованном стали происходить неуловимые перемены. Печальный факт, но в действительности вряд ли невероятный; можно ли ожидать, что один человек без какой-либо помощи, с корнем и без следа вырвет традиции и обычаи целой эпохи? Ни один из товарищей с Запада не был с ним рядом чтобы удержать поводья, когда рука его становилось слабой; может, само строительство в месте столь древней, отличной памяти, было ошибкой. Слишком уж много требовалось; но не было бы еще большим ожидать от седоволосого ветерана, которому только что перешло за девяносто, осознания сделанной им ошибки? Слишком он стар был и счастлив. Последователи были посвящены ему даже тогда, когда забыли его учение, а от людей долины получал он такое почтительное внимание, что с растущей легкостью прощал им возвращение к прежним традициям. Он все еще был активен, и способности его отличались удивительной остротой. В возрасте девяноста восьми лет он приступил к изучению Буддистских писаний оставленных в Шангри-Ла предыдущими обитателями, в стремлении посвятить остаток дней написанию книги аттакующей Буддизм с точки зрения православия. Задачу свою он таки выполнил (у нас имеется полный манускрипт), однако атака была очень мягкой, так как к тому времени он достиг круглой фигуры столетия -- возраст в котором самые резкие едкости склонны к обесцвечиванию.

"В это время, как Вы можете вообразить, великое число ранних его последователей умерло, и потому как тех, кто пришел им на смену, было немного, количество жителей под влиянием старого Капучина сокращалось стабильно. С восьмидесяти в одно время, оно уменьшилось к двум десяткам, затем едва насчитывало дюжину, большинство из которых были очень стары. Жизнь Перраулта превратилась в спокойное, тихое ожидание смерти. Он был слишком стар для болезней и недовольств, лишь вечный сон мог претендовать на него теперь, и он не боялся. По доброте своей люди долины давали ему еду и одежду, его библиотека обеспечивала его работой. Он стал действительно хрупким, однако все еще хранил энергию для работы в своем кабинете; остаток своих спокойных дней проводил с книгами, воспоминаниями и мягкими восторгами наркотика. Разум его оставался удивительно ясным, до такой степени, что он даже пустился в изучение определенных мистических занятий, называемых индийцами йогой, и базируемых на множестве особых видов дыхания. Для человека такого возраста подобное занятие может быть очень опасным, и тому скоро пришло подтверждение, так как в тот незабываемый 1789 год на долину упала новость, что Перраулт, наконец, был близок к смерти.

"Он лежал в этой комнате, дорогой мой Кануэй, из окна которой неясное белое пятно -- все, что упавшее его зрение позволяло видеть от Каракала -поднималось перед его глазами; но он также мог видеть разумом; он мог представить четкие несравнимые очертания которые пол-века назад увидел впервые. И здесь же посетил его странный парад многих событий всей его жизни, годы путешествий через пустыни и горные уровни, огромные толпы западных городов, звон и сияние Малборовских войск. Словно белоснежная тишь стал покоен разум его; он был готов, согласен и рад смерти. Он собрал своих друзей и прислужников вокруг себя и попрощался с ними; после этого следовала его просьба остаться одному на время. И было то в том одиночестве, с оседающим телом и разумом поднимающимся к блаженству, в коем надеялся он отдать свою душу...но так не случилось. В течении многих недель лежал он без движения и слова, и затем начал приходить в себя. Ему было сто восемь лет."

На мгновение шепот прекратился, и Кануэй, чуть пошелохновшись, подумал, что Высший из Лам с беглостью переводил с отдаленного личного сна. Наконец он продолжил:

"Как и другие, кто долго ожидал на пороге смерти, Перраулт был одарен важным видением, которое принес с собой в этот мир, и позднее об этом видении должно быть сказано больше. Сейчас же я ограничу себя поведением его и действиями, что были действительно удивительны. Потому как вместо того, чтобы выздоравливать в праздности, как того ожидалось, он предался немедленно строгой дисциплине интересно комбинируемой с потворством наркотику. Приминение его в сочетании с практикой глубокого дыхания - разве то не режим приглашающий смерть? -- но да факты остаются теми, что когда в 1794 последний из монахов умер, Перраулт был все еще жив.