Джеймс Хилтон - Утерянный Горизонт

Чанг улыбнулся ей вслед и затем с тенью собственного торжества Кануэйю. "Довольны ли Вы," спросил он.

"Кто она?" спросил Мэллинсон до того как Кануэй успел ответить.

"Ее зовут Ло-Тзен. Она обладает большим умением в западной клавишной музыке. Так же как и я, она еще не достигла полного посвящения."

"Я должна думать нет, бесспорно!" воскликнула Мисс Бринклоу. "Она выглядит чуть старше ребенка. То есть у вас есть и женщины ламы, значит?"

"Среди нас не признаются половые различия."

"Удивительная вещь, все это касающееся Ваших лам," после паузы надменно прокоментировал Мэллинсон. Остаток чаепития прошел без разговоров; эхо клавикордов, казалось, все еще стояло в воздухе, обволакивая странным очарованием. Вскоре Чанг возглавил уход из павильона, осмеливаясь надеяться что экскурсия была приятной. Кануэй, отвечая за всех, раскланялся в знаках общепринятой вежливости. После этого Чанг убедил их в собственном не меньшем удовольствии, и выразил надежду, что в течении их прибывания здесь, они возьмут в распоряжение ресурсы музыкальной комнаты и библиотеки. Кануэй, с некоторой искренностью, снова поблагодарил его. "Но как же ламы?" он добавил. "Неужели они никогда не используют их?"

"Они с радостью уступают место своим почтенным гостям."

"Да, вот это я зову очень милым," сказал Барнард. "И что больше, это говорит о том, что ламам действительно известно о нашем существовании. Как бы то ни было, это шаг вперед, и от этого я чувствую себя более по-домашнему. У Вас тут в самом деле замечательное место, Чанг, и эта девчушка ваша очень неплохо играла на пианино. Интересно, сколько ей лет?"

"Я боюсь, что не могу Вам этого сказать."

Барнард рассмеялся. "Вы не выдаете секреты женского возраста, не так ли?"

"Именно," ответил Чанг с едва видимой тенью улыбки.

Этим вечером, после ужина, Кануэй нашел случай оставить остальных и выйти напрогулку по тихим, залитым луною дворам. Шангри-Ла в это время был прекрасен, под прикосновением той тайны, что лежала в основе всей его красоты. Воздух был холоден и неподвижен; могущественный шпиль Каракала казался ближе, намного ближе чем при дневном освещении. Кануэй был счастлив физически, удовлетворен эмоционально и спокоен умственно; но его интеллект, что было нечто иное чем разум, находился в небольшом замешательстве. Он был озадачен. Линия секретности, которую он начал вырисовывать, становилась отчетливей, но лишь затем, чтобы обозначить непроницаемый задний план. Вся удивительная серия событий, что случилась с ним и тремя его спутниками, развернулась теперь под своего рода фокусом; он еще не в силах был разобраться в них, но верил, что каким-то образом они должны быть поняты.

Проходя мимо крытой аркады, он достиг склоняющейся над долиной террасы. Аромат туберозы обрушился на него, полный утонченных ассоциаций; в Китае он имел название "запах лунного света." У него появилась причудливая мысль, что если бы лунный свет также имел и звучание, то им скорее всего был бы гавот Рамю услышанный им совсем недавно, и это направило его мысли на крошечную Манчжу. Ему не приходило в голову представить в Шангри-Ла женщин; их присутствие не ассоциируется с общей практикой монашества. Хотя, он размышлял, это может быть и приятным новшеством; бесспорно, женщина, играющая на клавикордах, могла быть достоинством любого общества которое позволяло себе быть (со слов Чанга) "умеренно еретическим."

Он глянул за край в черно-синюю пустоту. Расстояние падения было иллюзорным; вполне может быть около мили. Любопытно, подумал он, разрешат ли ему спуститься и осмотреть цивилизацию упомянутой долины. Представление об этом странном соцветии культуры, спрятанной среди неизвестных горных цепей, и руководимой какой-то неясной формой теократии, интересовала его как студента истории, порознь с любопытными и, наверное, родственными секретами ламазери.

Внезапно, волнением воздуха донеслись звуки далеко снизу. Внимательно вслушиваясь, он мог различить звучание гонга и трубы и также (может быть только в воображении) вопли множества голосов. Звуки исчезали будто направлением ветра, потом снова возвращались чтобы исчезнуть. Но намек жизни и красоты этих скрытых глубин служил для того, чтобы лишь подчеркнуть суровое спокойствие Шангри-Ла. Покинутые дворы его и бледные павилионы мерцали в покое от которого отхлынули все беспокойства существования оставляя лишь тишь, как если бы мгновения едва осмеливались проходить мимо. Затем, из окна, высоко над террасой, он уловил розово-золотой свет фонарика; не было ли это тем местом, где ламы посвящали себя размышлению и поиску мудрости, и где сейчас эти посвящения и происходили? Проблема была из тех, которую можно было разрешить всего лишь войдя в ближайшую дверь и исследуя галлерею и корридор до того момента пока правда не была им поймана; но он знал, что подобная свобода была иллюзорной, и что в действительности его действия были под наблюдением. Двое жителей Тибета мягко прошли через терассу и остановились около парапета. Это были два добродушных парня, по тому как они выглядели, поправляющие свои цветные плащи беспечно накинутые на обнаженные плечи. Шепот гонга и трубы поднялся снова, и Кануэй услышал как один из них задал вопрос другому. Последовал ответ: "Они похоронили Талу." Кануэй, знавший Тибетский очень слабо, надеялся, что они продолжат разговор; с одной фразы он не мог понять многого. После паузы тот, кто задал вопрос и был неслышим, снова стал говорить, и те ответы, что Кануэй подслушал и с трудом понял следовали: