Джеймс Хилтон - Утерянный Горизонт

6 Чэпатти -- плоский, круглый, пресный Индийский хлеб, изготовленный из непросеянной пшеничной муки.

7 Enterpot -- c французкого, посредник между центром торговли и доставкой товаров.

Часть пятая.

Остаток утра они провели в обсуждении проблемы. Конечно было шокирующим для четверых людей, которые при обычном стечении обстоятельств довольствовались бы клубами и миссионерскими домами Пешавара, оказаться вместо этого перед лицом двухмесячной перспективы в Тибетском монастыре. Но по закону природы первоначальное потрясение от самого прибытия оставило скудный запас как для негодования так и для удивления; даже Мэллинсон, после своей первой вспышки, впал в состояние полу-смущенного фатализма. "С меня довольно споров по этому поводу, Кануэй," в нервном раздражении дымя сигаретой, сказал он. "Мое состояние тебе известно. Я уже говорил, что дело это весьма подозрительно. Нечисто. Как бы мне сейчас хотелось стоять от него подальше."

"Я тебя в этом не виню," ответил Кануэй. "К сожалению, вопрос не в том, чтобы нам хотелось сделать, а с чем нам придется смириться. Откровенно говоря, если эти люди говорят, что не будут или не могут обеспечить нас необходимыми проводниками, ничего не остается как ждать, пока не придут другие парни. Жаль, что приходиться признавать то, насколько мы бессильны, но боюсь, это правда."

"Ты имеешь в виду, что мы останемся здесь на два месяца?"

"Не знаю, что мы еще можем сделать."

Мэллинсон стряхнул сигаретный пепел с жестом натянутого безразличия. "Замечательно. Два месяца, значит. Самое время всем нам крикнуть "ура" по этому поводу."

Кануэй продолжил: "Я не пойму отчего два месяца здесь должны быть хуже двух месяцев в любой другой изолированной части света. Люди наших профессий привыкли к тому, что посылают их в странные места, и я думаю, это можно сказать о всех нас. Конечно плохо, у кого остались друзья и родственники. Мне, правда, на этот счет повезло, я никого не могу вспомнить, кто бы волновался обо мне лично, а моя работа, что бы то ни было, с легкостью может быть выполнена кем-нибудь другим."

Он повернулся к остальным, как если бы приглашая их изложить собственную ситуацию. Мэллинсон не дал никакой информации, однако Кануэй приблизительно знал его положение. Он имел родителей и девушку в Англии, что затрудняло вопрос.

Барнард, с другой стороны, принял ту позицию, которую Кануэй выучился понимать как вошедшее в привычку чувство юмора. "Что ж, я считаю, с этой точки зрения мне крупно повезло, так как два месяца в исправительном доме меня не убьют. А что касается ребят с моего родного города, то вряд ли кто моргнет и глазом. Я всегда был плохим писателем писем."

"Вы забываете, что наши имена появятся в газетах," напомнил ему Кануэй. "Мы все будем под колонкой пропавших без вести, и люди естественно, будут предполагать самое худшее."

На мгновение Барнард казался пораженным; потом, с легкой улыбкой, он ответил: "Ах, да, действительно, но уверяю Вас, на меня это не повлияет."

Чему Кануэй был рад, не смотря на то, что дело так и оставалось немного озадачивающим. Он повернулся к Мисс Бринклоу поразительно безмолвной до этого момента: во время беседы с Чангом она не высказала ни одной мысли. У Кануэйя сложилось впечатление, что Мисс Бринклоу также могла иметь сравнительно небольшое число личных переживаний. Она живо сказала: "Как заметил господин Барнард, два месяца здесь не стоят того, чтобы об этом поднимать шум. Где бы то ни было, служба Богу везде одинакова. Меня выслало сюда Провидение. В этом я вижу его зов."

Кануэй подумал, что в таких обстоятельствах подобный взгляд на вещи был очень удобен. "Я уверен," ободряюще сказал он, "Ваше миссионерское общество будет Вами очень довольно когда Вы таки вернетесь. Вы будете в состоянии дать столько полезной информации. В этом отношении мы все должны видеть это как опыт, впечатление. Подобный взгляд немного успокаивает."

Затем разговор принял общие темы. Кануэй был несколько удивлен той непринужденности, с которой Барнард и Мисс Бринклоу предоставили себя новой перспективе. Правда, он также чувствовал облегчение: оставался один недовольный человек с которым придется иметь дело. Но даже Мэллинсон находился под действием реакции вызванной напряжением обсуждений и споров: он все еще был обеспокоен, но с бо'льшим желанием видеть светлые стороны вопроса. "Одному Богу известно, что мы с собой будем делать," он воскликнул, но сам факт подобного замечания говорил о том, что он старался примириться с собой.