Фрэнк Йерби - Изгнанник из Спарты

- Хорошо, - кивнул Тимосфен. Надсмотрщик обратился к Аристону.

- Соизволь описать своего друга, юный господин, - попросил он.

- Зачем? - возразил Аристон. - Он здесь уже семь месяцев. Какой смысл описывать его таким, каким он был когда-то?

- Верно, - вздохнул надсмотрщик. - Тут тяжелая жизнь... Она меняет людей, но...

- Не меняет, а убивает, - поправил Аристон. - И убивает душу даже больше, чем тело. Как любое рабство.

Надсмотрщик удивленно воззрился на юношу, выражение глаз которого так не соответствовало ни его моло

дости, ни красоте. Надсмотрщик видел такие глаза много раз и прекрасно знал, что бывает дальше. Он это узнал на своей шкуре. Иногда, если не зевать, то можно удержать раба с такими глазами, чтобы он не кинулся в дымящийся котел, не закололся железным прутом или не шарахнул себя по голове молотом. Иногда. Но обычно такие все равно умирают, только чуть позже. Люди не могут жить без надежды.

- О, перестань, Аристон! - возразил Тимосфен. - Бывает и не такое уж кошмарное рабство. Мои домашние рабы...

- Живые вещи, отец. Ты хорошо обращаешься со своими лошадьми, мулами, ослами, козами и прочей живностью. Но они все равно скот. Скажи, у людей есть душа?

Тимосфен посмотрел на своего странного приемного сына, отличавшегося беспокойным пытливым умом.

- Да, - кивнул старик.

- Тогда ответь: как, по-твоему, влияет на эту душу сознание того, что один человек - собственность другого? Что его можно бить, пытать, убить...

- Аристон! - запротестовал Тимосфен.

- Выслушай меня, отец! Конечно, раба можно и целовать, холить и лелеять, использовать для наслаждений. Предположим, ты всего лишь педагог и выполняешь совсем необременительную работу: провожаешь мальчиков в школу и отводишь домой. Или же ты очень образованный человек, каких порой покупают богачи, желающие, чтобы их сыновья обучались на дому... знаешь ли ты, мой любимый, уважаемый отец, что даже в таком случае ты можешь зарыдать, увидев птичку, свободно летящую по небу.

- О да, - вздохнул надсмотрщик, - это правда. Я... Аристон повернулся к нему.

- А ты откуда знаешь? - спросил он. Надсмотрщик с легкой грустью улыбнулся.

- Потому что я раб, мой господин, - сказал он. Аристон так и застыл. Потом вытянул руку и положил ее на плечо надсмотрщику.

- Извини меня. Я не знал.

- Не стоит, - сказал надсмотрщик. - Здесь, кроме

сторожей, нет свободных людей. Все мастера и надсмотрщики - это рабы. Свободные люди не задерживаются в Ла-уриуме, благородные господа! Не могут этого вынести. Одно дело - получать каждый день мину и семьдесят драхм, как получает за использование рабов великий, благородный и благочестивый Никий, адругое - воочию видеть, как людей ломают, превращают в животных, постепенно доводят до смерти, чтобы добыть это богатство. Нам приходится тут оставаться. Мы не можем отвернуться. Некоторых из нас вынуждают превращаться в мучителей. Должен сразу признать: те, кто этим занимается, быстро начинают получать удовольствие, причиняя другим боль. Человеческая душа - это такие глубины и закоулки, что...

- Я, - сурово произнес Тимосфен , - нахожу сей разговор неподобающим. Поэтому давайте его прекратим. Но прежде чем пойти, я хочу заронить в ваши головы одну мысль: кто из людей... кто из людей, ступающих по земле и дышащих воздухом, свободен?

Аристон долго смотрел на своего приемного отца. Потом подошел и поцеловал его в щеку.

- Прости меня, отец, - сказал он.

- Ничего, - проворчал Тимосфен. - Ладно, надсмотрщик, так мы будем искать Орхомена, которого мой сын просит меня выкупить отсюда?

- Его уже ищут, - откликнулся надсмотрщик. - А пока, если вы не возражаете, я могу показать вам прииски.

- С удовольствием посмотрим, - сказал Тимосфен. Аристон вскоре понял, какой подвох таился в предложении надсмотрщика. Ведь он показал им все без изъятья. Пантарх провел их по длинному извилистому главному коридору, откуда они могли заглянуть в галереи. Они были столь малы, что даже в самых просторных людям приходилось работать на коленях; обычно же рабы и вовсе лежали либо на животе, либо на спине и откалывали руду молотом и металлическими клиньями. Они работали, зажмурившись, чтобы не ослепнуть от пыли, а затем другие рабы по цепочке передавали руду в корзинах наружу, ибо даже два человека не могли разойтись в столь тесных коридорах. Единственное преимущество заключалось в том, что надсмотрщикам было трудно размахивать кнутами в таком

узком пространстве. Но они все равно умудрялись исполосовать раба до крови, увидев, что он остановился на минутку передохнуть.