Фрэнк Йерби - Изгнанник из Спарты

- Аристон, ты не понимаешь! Ты не имеешь права обвинять меня... Ты никогда не любил!

- Я... никогда... не любил. Ты несправедлива ко мне, матушка. Я любил... Это был настоящий пир любви. Да, я мог бы попировать, если бы стремглав спустился вниз и сразился бы с псами за кишки моей возлюбленной. У нее были такие миленькие, такие хорошенькие кишочки, матушка. Такие длинненькие, розовые, перемазанные кровью. Я думал, псы будут вечно вытягивать их... какие они были скользкие, блестящие!.. Прямо царский пир! Для собачьих царей. А ее ноги... Их, конечно, поджарили с луком и бобами. Но даже сырыми они были...

- Аристон!

- ...Очень даже аппетитны. Все окровавленные... мясо клочьями... сквозь него белеют косточки... Ай, мама, мама! У тебя что, нет ни капли жалости ко мне? Почему ты не хочешь сыграть Медею, не хочешь зарезать меня, как она зарезала своих детей? Клянусь всеми богами, я буду только рад! Вот! Возьми этот клинок. Клянусь перед лицом великого Зевса, я больше не желаю жить!

Он встал на колени и протянул ей меч, а она, тоже упав на колени, прижала его к своей обнаженной груди, и они заплакали, но не так, как плачут люди, а как рыдают боги, с такой неукротимой тоской, печалью и болью, что у Ипполита, вернувшегося после приятно проведенного вечера, на который он не имел права до того, как будут принесены брачные обеты и жертвы (они, кстати сказать, были намечены через шесть дней, когда кончатся великие Элевсийские мистерии), так вот, у полусонного от вина и приятной ус

талости Ипполита, размышлявшего о том, что мальчики это, конечно, хорошо, но крутобедрая Ламия, хвала Пану, богу наслаждений, все-таки лучше, тут же вылетели из головы все подобные мысли.

Он застыл в дверях, ошалело глядя на сестру и племянника. К горлу подступила тошнота. Увы, бедный Ипполит стал жертвой своей богатой эрудиции. Он знал предание о детях Эола, знал наизусть все древние легенды. Ему было совершенно ясно, что содеяли Эдип и Иокаста, Орест и Клитемнестра, что таилось за страданиями Электры, узнавшей о смерти Агамемнона, за стенаниями Антигоны по поводу убийства Полиника. Ипполит прекрасно знал, почему Федра возвела напраслину на его легендарного тезку.

Поэтому он пришел к тому же заключению, что и Ари-сба. Ипполит решил, что его ближайшие родственники нарушили самое суровое, самое древнее табу. Иначе с чего бы они так горько, безутешно рыдали? Явно от раскаяния! А меч, положенный между ними, что это, как не орудие самоубийства, которое они вознамерились совершить?

Единственное, что пришло в тот момент Ипполиту в голову - от страха весь его скептицизм, почерпнутый у агностиков, куда-то улетучился, - была мысль об Эриниях, которые теперь хлопают крыльями возле его дома. С дрожащих, помертвевших губ толстяка сорвались слова:

- Не здесь! Во имя Зевса, только не здесь! Алкмена взглянула на брата. А потом ясным голосом,

который чудом сохранил спокойствие в этом море слез,

сказала с какой-то странной гордостью:

- Не волнуйся, брат. Да хранят боги твой дом ради тебя и твоей невесты. И да простят они мне и сыну наш раздельный грех. Возрадуйся, брат! Возрадуйся, сын мой! Я ухожу.

Лицо Аристона было похоже на маску трагедии, "Песни Козлов", как называли ее в древней Элладе. Горе и боль чудовищно искажали прекрасные черты.

- Ступай! - простонал он. - Ступай к Аиду, матушка! Иди!

На закате следующего дня Аристон вышел из дома. Поборов отвращение, которое спартанцы испытывали к мытью, он все же вымылся и надушился главным образом,

для того, чтобы смыть запах похоти, оставшийся на теле после ночи, проведенной с Арисбой. Этот запах расслаблял и будоражил Аристона. Поверх хитона он надел военный плащ - не потому, что плащ был нужен, жара под утро лишь слегка спала. Нет, просто он спрятал под плащом два кинжала.

Аристон шел очень спокойно, его лицо больше не искажалось страданием и не напоминало маску трагедии. Сейчас оно, скорее, было похоже на маску, которую актеры надевали, собираясь играть богов. Неподвижное, бесстрастное... его с равным успехом можно было назвать и прекрасным, и ужасным.

Чтобы добраться до маленькой фермы, которую Талу подарил Теламон жизнь сыграла с ним безумную шутку, заставив отблагодарить любовника жены за то, что Тал спас жизнь своему внебрачному сыну, в результате чего рога, украшавшие лоб геронта, приобрели дополнительный блеск и сияние, - Аристону нужно было пересечь всю Спарту, ибо дом Ипполита находился на самом юге полиса. Но не успел он пройти и половины пути, как услышал приближающийся бой барабанов. Аристон замер, не в силах пошевелиться или вздохнуть, он сразу узнал звуки похоронной музыки, и к горлу снова подкатился горький ком. Который из двух? Лизандр или Симоей? - мелькнула смятенная мысль. Однако Аристон знал, что смерть любого для него невыносима: Лизандра потому, что в памяти Аристона была жива любовь, которую он питал к нему столько лет, а Си-моея, поскольку именно из-за того, что Аристон так жестоко избил его, юный великан ослабел и теперь обыкновенная порка его доконала.