Фрэнк Йерби - Изгнанник из Спарты

- Клянусь Аидом, повелителем Тартара! - взорвался

Офион. - Я не желаю слушать весь этот вздор, моя госпожа! Аристон, мой бедный друг, выйдем на минуту! Они вышли во внутренний двор.

- Она одержима этой идеей, не так ли? - спросил лекарь.

- Да, - сказал Аристон, - с тех пор как Данай погиб при этом ужасающем разгроме у стен Сиракуз.

- Если он в самом деле погиб, - возразил Офион. - Ты не можешь быть полностью уверен в этом.

- Все пленные уже вернулись. Большинство из них не позднее, чем через семь месяцев после нашего поражения. Я как раз был в пещере Еврипида, когда они пришли, чтобы поблагодарить его.

- Поблагодарить? За что? - спросил врач.

- За свою свободу. В отличие от вас, афинян, сиракузцы знают цену гению. Они освободили каждого, кто знал хотя бы несколько строк, хоть один куплет, хоть что-нибудь из текстов Еврипида, написанных для хора; одним словом, все, что можно было бы запечатлеть на бумаге. Вот почему я уверен, что несчастный Данай погиб. Он знал наизусть тексты из Текубы", "Гипполита", "Андромахи", "Электры", "Медеи". И если уж кого-то освобождать за знание стихов Еврипида, то именно его!

- Ну хорошо, - сказал Офион. - Аристон, у тебя есть наложница? Или какая-нибудь гетера на другом конце Аго-ры? Флейтистка? Хотя бы порна?

- Нет, - сказал Аристон.

- Я бы посоветовал тебе завести какую-нибудь женщину. Разумеется, твоей жене ничего серьезного не угрожает до тех пор, пока ее беременность не зайдет слишком далеко. Какой же я осел, что рассказал ей, как сохранить плод! Но имей в виду, что рожать ей опасно. Очень опасно.

Аристон печально улыбнулся.

- Я не принадлежу к тем сатирам, что не в состоянии сдерживать свои влечения, Офион, - сказал он. - Ну а бедная Хрис - что уж я буду притворяться перед тобой, друг мой, - очень мало меня привлекает в этом смысле. И Кб подумай, что она из тех немногих женщин, обуянных похотью. Она совершенно нормальна, то есть желание в ней нужно возбуждать нежностью и ласками, как и в любой

смертной женщине. Правда, теперь, когда ею завладела эта безумная идея...

- Я понимаю. Теперь она стала очень настойчивой - в этом плане?

- именно - так, - вздохнул Аристон.

- Тогда это усложняет дело. Очень усложняет. Женщина, одержимая желанием стать матерью, становится хуже всех Эриний, вместе взятых. Все, что я могу тебе посоветовать, - по по мере возможности избегать ее. Если уж тебе некуда деваться, принимай все обычные меры предосторожности. Ну а на случай, если ей все же удастся забеременеть, я дам тебе снадобье, которое ты подмешаешь ей в вино, и у нее вновь случится выкидыш. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы она достигла поздней стадии беременности. Ты понял меня?

- Да, - сказал Аристон, - я тебя понял.

- Ну тогда удачи тебе, старина, - сказал Офион и распрощался.

Когда врач ушел. Аристон вернулся в спальню Хрисеи. Она мирно спала под воздействием снотворного, которое дал ей Офион. Вздохнув с облегчением, он взял свою трость и вышел на улицу.

У него не было какой-либо определенной цели. На самом деле ему просто хотелось вырваться хоть ненадолго из той мрачной похоронной атмосферы, что воцарилась в его доме с тех пор, как Данай не вернулся из этой злосчастной сицилийской экспедиции, закончившейся полным разгромом - разгромом, который, безо всякого сомнения, стал результатом безумного решения отстранить блистательного Алкиви-ада от командования, после чего ему пришлось бежать в Спарту, чтобы избежать казни за святотатство, к которому он не имел ни малейшего отношения, - и все из-за этой дурацкой истории с осквернением герм. В сущности, от этой всеобъемлющей печали он нигде не мог укрыться, но все же сейчас Аристону было просто необходимо отвлечься - и от нее, и от постоянного чувства усталости, тяжким грузом лежавшей у него на плечах.

Прошло уже почти пять лет с того рокового дня, когда Данай пал - если он в самом деле пал - у стен Сиракуз. Пять лет, как Данай бесследно исчез в самый разгар битвы.

Еще пять лет жестокой братоубийственной войны между эллинами, которая вспыхнула, когда ему, Аристону, было двенадцать лет, и которая теперь, двадцать один год спустя, все еще продолжалась с неослабевающей силой. Собственно говоря, одного этого было вполне достаточно, чтобы утомиться душой и телом: снова и снова, когда ему не удавалось откупиться от военной службы - а зачастую, движимый каким-то смутным, но вполне объяснимым при его нынешней жизни стремлением свести с ней счеты, он даже и не пытался этого сделать, - он облачал свое совершенное мускулистое тело в доспехи гоплита и отправлялся туда, где царил тупой зловонный опустошающий душу кошмар человекоубийства.