Кливленд Эмори - Кот на Рождество

Однако я никогда не бросаю начатого. Я снова поймал кота и укутал его в полотенце. В этот раз, вместо того чтобы держать его в изящно согнутой руке, я зажал его в такие тиски, что выдавил из него наиболее зловещее «айяу» из всех, когда-либо слышанных мною. Я сделал вид, конечно, что ничего не понял, продолжая читать статью, которую держал в полусогнутой руке.

«Положите руку на голову коту, - решительно продолжала мисс Эстерли, несомненно, имея в виду третью руку, - и используйте большой и указательный пальцы, чтобы охватить углы челюстей кота. Надавите слегка на них, и это заставит кота открыть рот».

Еще раз я поступил, как советовала мисс Эстерли, используя согнутую в локте руку. Сначала, как она и предлагала, я нажал легко. Затем нажал сильнее, в конце концов я нажал так сильно, что мог бы открыть пасть крокодила. Проблема состояла в том, что рот не открывался.

Без особого желания я решил видоизменить совет мисс Эстерли. Используя указательный палец как шило, я проложил им путь во рту кота, пройдя за его зубы. И конечно, кот сделал то, что и должен был сделать, - он меня укусил.

- Давай-давай, - сказал я ему, - кусай руку, ешь ее, руку, которая делает тебе добро. - И с этими словами я просунул таблетку поглубже.

«Немедленно закройте его рот, - читал я в инструкции, - погладьте его горлышко, и естественный процесс глотания не оставит сомнений в том, что таблетка принята».

Я хорошенько погладил его по горлышку. И в тот момент, когда я поздравлял себя с великолепно завершенной работой, что-то ударило меня между глаз. Ну, не точно между глаз, а по носу, и скатилось на пол.

Это, конечно, была таблетка. Возможно, некоторые коты «не успели бы даже осознать», как уверяет мисс Эстерли, что они «проглатывают пилюлю», но Белый Медведь был не из их числа. В результате он, сверкнув глазами, еще раз выпрыгнул из полотенца и улегся на полу, зализывая воображаемые раны. Время от времени, однако, он бросал на меня выразительные взгляды, словно спрашивая: «Неужели ты так глуп, что собираешься начать следующий раунд?» В ответ и я уставился на него. Как он думает, что я делаю? Неужели у него такая короткая память, что он забыл о моих прошлых триумфах в борьбе с его упрямством?

Я глубоко вздохнул, встал, одним мастерским движением схватил его, завернул в полотенце, открыл его рот и пропихнул туда таблетку. В этот раз, сначала вежливо попросив его, сам закрыл ему рот и гладил, гладил, гладил его горлышко, чтобы уже не оставалось ни малейших сомнений в том, что таблетка проглочена. Однако, чтобы наверняка удостовериться в том, что таблетка исчезла, я снова открыл его рот и увидел, что таблетки там нет.

Я наблюдал за тем, как он потрусил от меня, зализывая раны, нанесенные его самолюбию. Но я был великодушным победителем! Я подошел к нему, опустился на колени, почесал его за ухом и погладил по животику.

- Слушай, Белый Медведь, - сказал я ему, - в конце концов, все не так уж и страшно, правда?

Я также сказал ему, что он даже не почувствовал вкуса таблетки. И конечно, он должен понять, что он не может быть и судьей, и присяжным, чтобы определить, что для него лучше. Это могут сделать только два человека - я и ветеринар. Я был великодушным победителем и рад был бы убедиться, что кот - великодушный побежденный. Как раз в тот момент, когда мне в голову пришла эта мысль, краем глаза я увидел какое-то белое пятнышко на ковре. «Нет, - подумал я, - это невозможно». Но оказалось - возможно. Это была таблетка.

Долго я ничего не говорил. Я просто смотрел на таблетку, потом медленно обернулся к нему. Он тоже стал смотреть на таблетку и так же медленно обернулся ко мне. Вне всяких сомнений - он улыбался.

Я поднялся на ноги, постаравшись сделать это со всем возможным достоинством. «Ну хорошо, - подумал я, - если он хочет войны, что ж, он ее получит. Но я предупреждаю, следующая атака начнется тогда, когда он меньше всего будет ее ожидать».

И точно так я и поступил. Я довольно долго выжидал, потому что сообразил, что лучший шанс для успешного нападения может представиться ночью, под покровом темноты. В эту же ночь, после того как он вспрыгнул на мою широченную кровать и разлегся на большей ее части, я дождался, пока он уснул, - и нанес удар. Одним простым, но стремительным движением сел, схватил кота, запихнул таблетку ему в рот и в этот раз не только погладил по горлышку, но сделал все, чтобы он проглотил таблетку. Это было неприятно, но война приятной не бывает.

Дело в том, что он действительно проглотил таблетку, но сказать, что он был в ярости, - значит ничего не сказать. Если коты могут быть мертвенно-бледными, то он был мертвенно-бледным. Он, очевидно, определил мое поведение как величайшее со времен Брута и Цезаря предательство.