Уилла Кэсер - Моя Антония

Не меньше этих цветных стекол влекли меня к себе в зимние вечера огни в окнах Харлингов. В их теплом просторном доме тоже все радовало глаз. После ужина я хватал шапку, засовывал руки в карманы и поспешно, будто за мной гналась нечистая сила, нырял в дыру в изгороди. Конечно, если мистер Харлинг был дома и на шторе в западной пристройке я замечал его тень, я поворачивал и возвращался к себе кружным путем, через улицу, обдумывая, что бы мне почитать, раз придется сидеть с моими стариками.

Но после таких разочарований еще праздничней казались вечера, когда мы разыгрывали шарады или устраивали костюмированные балы в задней гостиной, причем Салли всегда наряжалась мальчишкой. В ту зиму Френсис учила нас танцевать и после первого же урока сказала, что у Антонии получается лучше всех. По субботам миссис Харлинг проигрывала нам старые оперы - "Марту", "Норму", "Риголетто" - и тут же рассказывала их содержание. Каждый субботний вечер походил на праздник. Гостиная, задняя гостиная и столовая были натоплены, сияли огнями, кругом стояли удобные кресла и диваны, на стенах висели яркие картины. У Харлингов всем было легко и уютно. Антония подсаживалась к нам с работой - она уже научилась шить себе красивые платья. После долгих зимних вечеров в прерии, которые она просиживала с угрюмо молчавшим Амброшем и ворчливой матерью, дом Харлингов, по ее словам, казался ей просто раем. Как бы она ни устала, она всегда была рада наготовить нам домашних конфет или шоколадного печенья. Стоило Салли пошептать ей на ухо или Чарли мигнуть три раза, и Антония срывалась с места и снова раздувала огонь в плите, хотя уже приготовила на ней в этот день завтрак, обед и ужин.

Пока мы сидели в кухне, ожидая, когда будет готово печенье или остынут конфеты, Нина подговаривала Антонию что-нибудь рассказать - про теленка со сломанной ногой, про то, как Юлька спасла индюшат, которые чуть не утонули в половодье, или про то, как справляют рождество и свадьбы в Чехии. Нина переиначила по-своему историю рождества Христова и, несмотря на все наши насмешки, была уверена, что Христос родился в Чехии незадолго до того, как Шимерды оттуда уехали. Мы все любили слушать Тони. У нее был на редкость своеобразный голос: низкий и хрипловатый, в нем словно билось ее дыхание. О чем бы она ни говорила, слова, казалось, шли от самого ее сердца.

Однажды вечером, когда мы чистили грецкие орехи для конфет. Тони рассказала нам такую историю.

- Миссис Харлинг, а вы слышали, что случилось прошлым летом у норвежцев, когда я там молотила? Мы работали у Иверсонов, я возила зерно на телеге.

Миссис Харлинг вошла в кухню и подсела к нам.

- Неужели ты сама и зерно в закрома закладывала, Тони? - Она знала, какая это тяжелая работа.

- Ну, а как же, мэм, конечно. У меня получалось не хуже, чем у толстяка Андерна, что возил на другой телеге. Один день был страшно жаркий. Когда мы вернулись в поле после обеда, спешить никому не хотелось. Мужчины впрягали лошадей и запускали молотилку, а Оле Иверсон наверху резал перевесла. Я сидела у стога соломы - пряталась от солнца. В тот день я прямо задыхалась от жары, да и лошадь моя шла не первой. Солнце так пекло, будто решило спалить землю. Вдруг вижу, по стерне к нам идет какой-то человек, и, когда он подошел, я сразу поняла, что это бродяга. Башмаки у него прохудились, пальцы торчали наружу, не брился, видно, уже давно, а глаза красные, страшные, словно он больной. Подходит прямиком ко мне и заводит разговор, точно давно меня знает. "Пруды, - говорит, - в этой округе обмелели, так что в них и утопиться нельзя".

Я ему отвечаю, что никто, мол, топиться и не думает, но если дождя не будет, придется для скота качать воду.

"Для скота! - говорит. - Все вы только о скоте и беспокоитесь. А что, пива здесь у вас не найдется?"

Я ему объяснила, что за пивом надо идти к чехам, - норвежцы, когда молотят, пиво не пьют.

"Ну и ну! - воскликнул он. - Здесь, выходит, норвежцы! Я-то решил, это американцы".

Потом подошел к молотилке и кричит Оле Иверсону: "Слушай, приятель, пусти-ка меня наверх. Я умею резать, и бродяжить мне надоело. Дальше не пойду".

Я делала Оле знаки, потому что видела - бродяга не в себе и может повредить машину. Но Оле был рад спуститься, передохнуть от солнца и стряхнуть мякину, она ведь попадает за шиворот да так и впивается в тело, особенно когда жарко. Вот Оле и спрыгнул на землю, забрался в тень под телегу, а бродяга влез на машину. Сперва он и правда резал перевесла, а потом, представляете, вдруг помахал мне рукой да как бросится головой вниз, в самую молотилку, прямо вместе с пшеницей.