Иван Щеголихин - Должностные лица

Шибаев выждал паузу для того, чтобы секретарь сам спросил, кто же этот безответственный человек.

— Редактор? — спросил секретарь.

— С редактором мы найдем общий язык, он сознательный товарищ. Уперся рядовой фельетонист Косовский.

— А-а, Рокосовский, — секретарь, как и следовало ожидать, улыбнулся почти отечески.

Шибаеву промолчать бы надо или тоже улыбнуться бы, — так надо, так лучше, но его задела такая усмешка секретаря, и он горячо сказал:

— Компетентные люди проверили, он мошенник и хронический алкоголик.

То, что можно Васе простить, разнорабочему, не простительно должностному лицу из номенклатуры. Можно ли так говорить о сотруднике газеты, которая является органом горкома? Думай, что говоришь, Шибаев.

Секретарь сказал назидательно: «Прессу надо уважать», — и коротким движением отстранил Шибаева со своего пути в президиум.

Хотел бы увидеть Шибаев человека, которому такие вот совещания помогают, — хотя бы одного. Нет таких. «По охране труда». Человека с головой охранять не надо, он сам себе не враг, а к безголовому приставь хоть сотню охранников, он все равно умудрится лоб расшибить. Говорим, предупреждаем, накачиваем, но пока гром не грянет, мужик не перекрестится. Скольких людей из-за техники безопасности пересажали? А что толку?

А глаза сами собой слипались, и не только у него, все томились, крепились, мучились — хоть бы перерыв скорее. Первым не вытерпел Самсония, не дождался даже конца доклада, поднялся в президиуме и бочком-бочком вышел. Ему все можно. А Шибаеву пришлось ждать перерыва.

Приехал на комбинат, заказал разговор с Петропавловском, — что там за хорек появился? Барнаулов давно заказал подклад для шубы — ну как же ему не достать, если хочешь получить квартиру? Ирма уже въехала, а ты обещание свое не выполнил. Надо срочно посылать туда Шевчика. Скотина неблагодарная, лыжи навострил. Ну, это мы еще посмотрим. Мы еще тебя зашнуруем.

А тут он и сам пожаловал, слегка поддатый, потому и смелый.

— Роман Захарович, я зашел сказать спасибо, что вы согласны на мое увольнение. — Он сел в кресло перед столиком для посетителей, несколько даже развалился.

Сидит весь фирменный, патлы до плеч, усы. Поглядишь — картина, разглядишь — скотина.

— Хозяин — барин, Алесь. Если мы тебя в чем-то обидели, прости.

— Меня, понимаете, бессонница замучила.

— Да ну-у! — глумливо удивился Шибаев. — В твои-то годы с чего бы? Или воруешь много, Алесь, от нас скрываешь?

— Если можно, без шуток, — он сразу уловил издевку, парень исключительно чуткий. — У меня аллергия, бронхиальная астма, чуть что — одышка. — Он и в самом деле дышал часто, и глаза были красноватые, как у пескаря, но это могло быть и от водки. — Чуть что — приступ. — Он достал из нагрудного кармана белую пластмассовую колбочку, приоткрыл рот, попшикал в зев.

Ну что же, Алесь, Шибаев не такой изверг, чтобы больного человека принуждать делать то, что ему не хочется, зачем парня тиранить? Он его отпустит на все четыре стороны.

Только сам с кем останется? А Шибаева разве жизнь не тиранит? Если все начнем смотреть на диагнозы, то всю страну в лазарет превратим. А кто в космос летать будет, кто коммунизм будет достраивать? Нет, Алесь, будешь вкалывать столько, сколько потребуют интересы дела. Как человек я тебя отпускаю, а как директор устраиваю тебе заячью морду, и не помогут никакие слезы, купи себе еще одну пшикалку, прими на ночь полбанки, а завтра про все забудь и спеши исполнить то, о чем тебя просят, тем более за хорошую плату.

— Почему уходишь, скажи честно?

— Не сплю по ночам, все думаю — пора кончать. За Ульяну боюсь, за Тараса.

— Сын?

— Два годика, скоро все понимать будет. Не хочу, чтобы он пользовался плодами моей деятельности.

Какие у тебя плоды, хиляк? Разводит сопли, а сам только и думает, как хапануть побольше на дармовщинку. Если бы Шибаева спросили, как назвать вот этих молодых непосаженных пока пижонов, он назвал бы их неблагодарным поколением.

— Хочешь, чтобы твой сын в нищете рос?

— Посадят, кто его кормить будет?

— Умным людям посадка не страшна.

— Я, видать, не такой, Роман Захарович, что поделаешь, — он кривовато ухмыльнулся.

— Куда пойдешь?

— У меня диплом техникума, прокормлюсь. Ульяна работает на полторы ставки.

— А кем она у тебя?

— Медсестра в железнодорожной больнице.

— Ладно, вопрос решен. Но прошу тебя две недели отработать. Сам видишь, людей набрали, а подучить некому. — Помолчал, покачал головой, сказал с грустинкой: — Эх, Алесь, Алесь, кто же нам теперь песни петь будет? «Не знает море, что оно море...» — И в грустинке его была злость, может быть, он вспомнил что-то... От перемены в Шибаеве Алесь заметно побледнел.