Джозеф Конрад - Теневая черта

Наконец все было готово, и он сказал:

- Не пойти ли мне теперь вниз снять стопоры, сэр?

- Да, пойдите, - сказал я.

Даже и теперь я не посмотрел в его сторону. Немного погодя его голос раздался с главной палубы:

- Брашпиль изготовлен. Когда будет угодно, сэр.

Я сделал мистеру Бернсу знак бросить руль и отдал оба якоря один за другим, вытравив столько смычек, сколько пожелал корабль. Оба каната вытравились почти до конца. Полоскавшие паруса обстенили мачты. и прекратили свой сводящий с ума шум и треск над моей головой. Полная тишина воцарилась на судне. Стоя на баке и чувствуя легкое головокружение от этого внезапного покоя, я уловил один-два слабых стона и бессвязное бормотание больных в кубрике.

Так как на бизани у нас развевался сигнал о медицинской помощи, то прежде чем корабль успел остановиться, возле него уже были три паровых катера с различных военных судов; и по крайней мере пять морских врачей вскарабкались на борт. Они стояли кучкой, окидывая взглядом пустую палубу, затем взглянули вверх, где тоже не видно было ни души.

Я пошел им навстречу - одинокая фигура в пижаме в голубую и серую полоску и в пробковом шлеме. Их неудовольствие было велико. Они ждали хирургических случаев. Каждый из них принес с собою инструменты.

Но скоро они справились с этим маленьким разочарованием. Меньше чем через пять минут один из катеров несся к берегу затребовать большую шлюпку и санитаров для перевозки команды. Большой паровой катер отошел к своему судну, чтобы привезти несколько матросов, которые убрали бы паруса.

Один из врачей остался на судне. Он вышел из кубрика с непроницаемым видом.

- Там никто не умер, если вас это интересует, - спокойно сказал он, заметив мой вопросительный взгляд.

Потом прибавил удивленным тоном: - Вся команда!

- Им очень плохо!

- Очень плохо, - повторил он. Глаза его блуждали по судну. - Господи! Что это?

- Это, - сказал я, глядя на ют, - мистер Бернс, мой старший помощник.

Мистер Бернс со своей полумертвой головой, покачивающейся на тонкой, как стебель, шее, являл собой зрелище, которое могло вызвать восклицание у всякого.

- Он тоже отправляется в госпиталь? - спросил доктор.

- О нет, - весело сказал я. - Мистер Бернс сойдет на берег не раньше, чем грот-мачта. Я очень горжусь им. Он мой единственный выздоравливающий.

- У вас вид... - начал доктор, глядя на меня в упор.

Но я сердито перебил его:

- Я не болен.

- Нет... У вас странный вид.

- Видите ли, я провел на палубе семнадцать дней.

- Семнадцать!.. Но вы, вероятно, все-таки спали.

- Вероятно. Не знаю. Но я уверен, что не спал последние сорок часов.

- Фью!.. Полагаю, сейчас вы сойдете на берег?

- Как только смогу. Меня ждет там масса дел.

Доктор отпустил мою руку, которую взял, пока мы беседовали, вынул записную книжку, быстро написал чтото, вырвал листок и протянул его мне.

- Я очень советую вам заказать на берегу это лекарство. Если не ошибаюсь, оно вам понадобится сегодня вечером.

- Что же это такое? - недоверчиво спросил я.

- Снотворное, - коротко ответил доктор и, подойдя с заинтересованным видом к мистер Бернсу, завязал с ним разговор.

Когда я спустился вниз, чтобы одеться перед тем как сойти на берег, Рэ.нсом последовал за мной. Он попросил извинения: он тоже хочет сойти на берег и получить расчет..

Я с удивлением взглянул на него. Он ждал моего ответа с тревожным видом.

- Неужели вы хотите оставить судно? - вскричал я.

- Да, сэр. Я хочу уйти и отдохнуть где-нибудь. Все равно, где. Хотя бы в госпитале.

- Но послушайте, Рэнсом, - сказал я, - мне претит мысль расстаться с вами.

- Я должен уйти, - прервал он. - Я имею право!

Он тяжело дышал, и на лице его появилось выражение почти безумной решимости. На миг он стал другим существом. И под достоинством и красотой этого человека я увидел смиренную действительность. Жизнь была ему дорога - эта ненадежная, суровая жизнь, и он очень тревожился о себе.

- Конечно, я дам вам расчет, если вы хотите, - поспешил я сказать. - Я только должен попросить вас остаться здесь до вечера. Я не могу оставить мистера Бернса на несколько часов совершенно одного.

Он сразу успокоился, улыбнулся и своим обычным приятным голосом уверил меня, что прекрасно понимает это.

Когда я вернулся на палубу, все было готово для перевозки людей. Последнее испытание в этом плаванье, наложившем печать на мой характер и закалившем его - хотя я этого и не знал.

Это было ужасно. Они проходили предо мной один за другим - каждый из них был воплощенным горьким упреком, пока я не почувствовал, как во мне просыпается какое-то возмущение. Бедный Френчи вдруг свалился. Его пронесли мимо меня без чувств; его комичное лицо страшно раскраснелось и как будто опухло, дыхание с шумом вырывалось из его груди. Он был похож на мистера Панча больше, чем когда-либо; на возмутительно пьяного мистера Панча.