Кобо Абэ - Стена

О-о, какое же у них бедное воображение! Таковы мыслительные рамки людей, находящихся на службе у общества. Насколько все эти рассуждения мельче моей мечты перекроить человеческое тело. Могут ли эти люди надеяться на сотрудничество и понимание?

Испытывая чувство полной безысходности, я захотел умереть — это не гипербола. Я могу рассчитывать только на себя. Удастся ли мне в этом бескрайнем мире найти то животное? Придя в отчаяние, я выключил радиоприемник, швырнул его на пол и, хотя ноги были изранены, стал неистово топтать его, чтобы больше никогда не слушать.

Картина того, как ангелы работают на токарном станке, превратилась в картину преследования ангелов.

Весь город объят огнем.

Пламя — нечто багряное, принявшее форму цветов и кристалликов инея, — вспухая нарывами, появлялось из окон и щелей в стенах домов, из носов, ртов, глаз бесцельно бродивших по улицам опустошенных людей и двигалось, дрожа и колыхаясь.

Над всем этим в бесчисленном множестве летал я. Каждый в левой руке держал факел, в правой — меч, у них было обличье демонов, и они вопили: х-ха, х-ха, х-ха, х-ха.

Однако, это был не я, а мои двойники.

Настоящий я летал между ними, превратившись в петицию. В ней были подробно изложены все обстоятельства случившегося и моя точка зрения по поводу этого. Но почему-то петиция представляла собой чистый лист бумаги.

Один из моих двойников заметил меня. И стал писать на мне: «Смертная казнь». Он писал и писал. И я весь стал черным от этих слов — «смертная казнь».

Тут появляется вдруг тот самый зверь и сжирает меня.

Я проснулся весь в поту.

Я не знал, который час, но была еще ночь. Стояла необычная, пугающая тишина. За окнами светила луна. Было полнолуние, но округлость луны была не простой округлостью, а какой-то пугающей.

Пугало все.

Встав с постели в полной тьме, я бессознательно прошептал:

— У меня лишь один путь — бесконечно скитаться в поисках зверя.

Неожиданно меня охватило непереносимое чувство одиночества, я ходил по комнате, повторяя: «Умереть, умереть, умереть», — сознание того, что я потерял тело, мучительно сковало мое сердце, я готов был расплакаться, но слезы почему-то не полились, вместо этого я громко чихнул.

Я взял с полки телескоп. Каждый поэт имеет небольшой, кустарно изготовленный телескоп. Это лучший прибор для успокоения сердца. Какое поразительное удовольствие с его помощью смотреть на звезды, наблюдать за движением облаков, но главное — рассматривать бегущие по улицам женские ножки. Удивительная, ни с чем не сравнимая радость и в то же время наслаждение, как Персей, надевший шапку-невидимку, следовать за ничего не подозревающей женщиной и наблюдать, точно прикасаешься к ней руками, откровенные позы, которые она принимает. Но даже когда такого объекта для наблюдения нет, можно, забыв о времени, рассматривать щели в заборе, увядшую траву на обочине дороги, пляшущие на ветру обрывки бумаги. Испытывать радостное чувство свободы от превращения в человека, ограничившего свою жизнь наблюдением, и одновременно собирать, сидя на скамейке в парке, шкуры непойманных барсуков стало моей повседневной привычкой, от которой я не мог отказаться.

Я, несомненно, вспомнил эту привычку ощущать радость оттого, что тело твое как будто исчезло, безотчетно спасаясь от страха, вызванного чувством утраты тела.

Были видны звезды.

Постепенно страх и грусть начали таять. Я продолжал неотрывно смотреть на небо. Вдруг я увидел, как между звездами что-то летит в мою сторону. Для кометы чересчур быстро, для метеорита слишком медленно. Вскоре я понял, что летящее по небу к звездам не имеет никакого отношения и движется не очень высоко над землей.

Оно летело прямо на меня. Это был ящик. Прямоугольный ящик, величиной с повозку. На нем кто-то сидел.

Когда ящик приблизился, я с удивлением обнаружил, что на нем летит тот самый зверь. Он сидел на ящике верхом, как на лошади, и, глядя прямо на меня, ухмылялся. Его висящая клочьями грива развевалась на ветру, он был похож на злого духа преисподней. Особенно странное чувство вызвала у меня его ухмылка. Алиса была поражена, увидев улыбающегося кота; Дарвин доказал, что звери могут улыбаться. Так что в этом не было ничего удивительного, но все равно ухмылка его была мне не по душе.

Сердце бешено заколотилось, дыхание сперло. Успокоение оттого, что появился зверь, надежда поймать его и одновременно страх, что он вдруг свернет в сторону и куда-то улетит, — именно это явилось причиной моего волнения. Может быть, я был парализован испытанным потрясением, но не почувствовал ничего удивительного в буквально сказочном событии — летит ящик, а на нем сидит странное животное. И самозабвенно надеялся, что ящик никуда не свернет и прилетит прямо ко мне.