Марио Льоса - Вожаки (рассказы) (-)

- Слыхали? - сказал Райгада, становясь в ряд. - На Набережную*.

* Набережная - имеется в виду набережная реки Римак, протекающей по Лиме.

- Какой шустрый! - воскликнул кто-то. - Все уже в курсе, даже Ферруфино.

Мы вышли через заднюю дверь на четверть часа позже Начальной школы. Остальные вышли раньше, и большинство учеников толпились маленькими группками в раздевалке. Спорили, шутили, толкались.

- Выходите, все до одного - сказал я.

- За мной, койоты! - горделиво прокричал Лу.

Его окружили двадцать ребят.

- На Набережную, - приказал он, - все на Набережную.

Взявшись за руки, в одну шеренгу, от одного тротуара до другого, мы, ученики пятого, замыкали строй, локтями заставляя поторапливаться менее прытких.

Легкий ветерок, которому не удавалось растрепать ни кроны рожковых деревьев, ни наши волосы, мел из стороны в сторону песок, который местами покрывал белую от жара поверхность Набережной. Напротив нас - Лу, Хавьера, Райгады и меня, стоящих спиной к балюстраде и бесконечным песчаникам, начинавшимся на противоположном берегу реки, - плотная толпа, вытянутая вдоль всего квартала, спокойная, хотя временами и раздаются пронзительные одиночные крики.

- Кто будет говорить? - спросил Хавьер.

- Я, - предложил Лу, готовясь вскочить на балюстраду.

- Нет, - сказал я. - Говори ты, Хавьер.

Лу сдержался и посмотрел на меня, но не разозлился.

- Ладно, - сказал он и добавил, пожимая плечами: - Дело ваше!

Хавьер забрался наверх. Одной рукой он держался за кривое сухое дерево, а другой обхватил меня за шею. Между его ногами, по которым пробегала легкая дрожь, исчезая по мере того, как его голос становился уверенным и убедительным, я видел высохшее раскаленное русло реки и думал о Лу и койотах. Ему было достаточно только секунды, чтобы занять первое место; и у него была власть, и им восхищались, им, желтоватой мышкой, которая меньше полугода назад умоляла меня принять его в банду. Ничтожно маленькая неосторожность - и вот уже в лунном свете кровь обильно струится по моему лицу и шее, по рукам и ногам, обездвиженным, неспособным дать отпор его кулакам.

- Я победил тебя, - говорит он, тяжело дыша. - Теперь командир я. Так и запомни.

Ни одна из теней, вытянутых в круге влажного песка, не пошевелилась. Только жабы и сверчки отвечали Лу, оскорблявшему меня. Все еще распростертый на горячем песке, я догадался крикнуть:

- Я ухожу из банды. Я соберу другую, гораздо лучше.

Но и я, и Лу, и койоты, которые продолжали прятаться в тени, знали, что это не так.

- Я тоже ухожу, - сказал Хавьер.

Он помог мне подняться. Мы вернулись в город, я вытирал кровь и слезы платком Хавьера.

- Теперь ты говори, - сказал Хавьер.

Он спустился, кое-кто ему аплодировал.

- Хорошо, - ответил я и поднялся на балюстраду.

Ни стены на заднем плане, ни тела моих товарищей не оставляли тени. Руки у меня взмокли, и я подумал, что это от нервов, но это было от жары. Солнце было в зените: мы задыхались. Мои товарищи не смотрели мне в глаза они смотрели в землю и на мои колени. Они молчали. Солнце защищало меня.

- Мы попросим директора сделать расписание экзаменов так же, как и в прошлые годы. Райгада, Хавьер, Лу и я сформируем комиссию. Средняя школа согласна, так ведь?

Большинство согласилось, кивнув головой. Некоторые крикнули: "Да".

- Мы сделаем это прямо сейчас - сказал я. - Вы будете ждать нас на площади Мерино*.

* Площадь Мерино - Игнасио Мерино (1817- 1876) - перуанский художник, президент Академии живописи и рисунка.

Мы отправились быстрым шагом. Парадная дверь школы была закрыта. Мы постучали, за нашими спинами мы слышали нарастающий ропот. Открыл инспектор Гайардо.

- Вы спятили? - сказал он. - Не делайте этого.

- Не вмешивайтесь, - перебил его Лу. - Думаете, мы боимся горца?

- Проходите - сказал Гайардо. - Сами увидите.

III

Его глазки пристально разглядывали нас. Он хотел казаться расслабленным и беззаботным, но мы не обращали внимания на его деланную улыбку и на то, что в глубине этого кургузого тела скрывались страх и ненависть. То и дело он хмурился, пот струйками бежал по его смуглым рукам. Его охватила дрожь.

- Знаете, как это называется? Это называется мятеж, восстание. Вы думаете, я буду исполнять капризы нескольких бездельников? Я проучу наглецов...

Он то понижал, то повышал голос. Я видел, что он сдерживается, чтобы не закричать. "Взорвешься ли ты, наконец? - подумал я. - Трус!"

Он стоял и опирался на стекло письменного стола, и от его рук легло пятно серой тени. Внезапно его голос повысился и снова стал суровым: