Гума Ла - И нитка втрое скрученная

А может быть, кто-нибудь из африканцев придет с концертино, и тогда все будут, притоптывая, раскачиваясь, танцевать под его размеренное завывание.

- Послушай, у меня остался шиллинг и четыре пенса. Не заказать ли нам еще по одной?

- Отлично, приятель. Надеюсь, тетушка отпустит нам в кредит до следующей пятницы.

В перерывах между песнями наступает очередь шуток и анекдотов. "Послушайте минутку, что я расскажу! Такой анекдот слышали? Если, конечно, дамы не имеют ничего против... Про англичанина, ирландца, шотландца и еврея..."

Расходятся далеко за полночь. Усталая компания разбредается понемногу. Последними задерживаются несколько гуляк, но и они уже зевают и трут слипающиеся глаза, и только мягко звучит гитара, и ее звуки нежны, как стелющийся дым.

20

Ночь снова была холодна и непроглядна, облака отяжелели дождем и только ждали положенного часа. В комнатке над гаражом Джордж Мостерт все шагал и шагал из угла в угол по грязному полу, терзаясь сомнениями: может, отважиться и сходить туда, к Чарли Паулсу? Гордость боролась в его душе с одиночеством, и он до боли прикусывал губы под своими табачно-рыжими усами. Одиночество таилось в незастланной постели на широкой деревянной кровати, на дамском туалетном столике, заваленном теперь потертыми галстуками и рваными носками. Там, где раньше пребывали пудра и лаванда, аккуратные стопки заколок и серые кольца резиновых подвязок, теперь были липкие круги от чашек чая и пустая бутылка из-под коньяка.

Подушки пахли теперь не пудрой, а коньяком и машинным маслом, а возгласы супружеского блаженства уступили место гнетущим мыслям и острому чувству жалости к самому себе.

Джордж Мостерт остановился у окна и всматривался в промозглую тьму. Проехала машина и, громыхая, свернула на север. Через дорогу, за скудным подлеском, была жизнь. "Что ж, - думал он, - человек и там может хорошо провести время, даже в этой грязи и мерзости". Но извращенная гордость больно покалывала его ледяным острием сомнения, заставляла задуматься: "Может быть, это неправильно, чтобы такие люди, как мы, путались с ними. Ведь в конце концов..."

Вскоре после полуночи дождь полил снова. На сей раз это было покрывало из серых бусинок, накинутое на ночь, стремительно и настойчиво колотившее по крышам и высоко подпрыгивающее на дороге. Дождь лил безлико-серый, но в нем был какой-то характер - резкий, булькающий, бормочущий, хлюпающий, пускающий пузыри, он был как слабоумный с ножом в руке, одержимый манией убийства.

Колонна полицейских автомобилей, грузовиков и арестантских машин двигалась по улицам пригорода, продираясь сквозь завесу дождя, и их фары вырывали из черно-серой тьмы желтые лоскуты.

Полицейские сидели неподвижно, прислушиваясь к посвистыванию и постукиванию дождевых капель по крышам машин. Некоторые поднимали воротники макинтошей и прорезиненных плащей, чувствуя, как леденящий холод проникает за воротник и струйкой сбегает вниз по спине. Шины шуршали и шипели по асфальту, а когда попадали в выбоины дороги, людей подбрасывало, но они по-прежнему сидели с застывшими, безучастными лицами, прислушиваясь к шуму дождя. Почти никто не разговаривал.

Там, где кончался пригород и начиналась локация, полицейская колонна разделилась надвое и двинулась дальше, охватывая локацию в клещи. Теперь под колесами была глина, они буксовали, машины заносило, и водители осторожно работали рулем, пристально вглядываясь в пятна жидкого желтого света впереди через проволочные сетки ветровых стекол.

На подножке каждого из ведущих в колонне автомобилей стоял человек, проклиная дождь, хлещущий ему прямо в лицо, судорожно цепляясь за мокрый металл кузова. Он смотрел вперед и указывал дорогу водителю. Легковые машины и грузовики швыряло из стороны в сторону, бросало вверх и вниз, но они продолжали продираться вперед, и вот, наконец, они встали, и локация оказалась окруженной цепочкой автомобилей.

Офицеры и сержанты подавали команды, и люди выпрыгивали из кузовов прямо в дождь, от которого сразу темнели макинтоши защитного цвета и начинали блестеть резиновые плащи. Белые полицейские были в портупеях с кобурами поверх плащей, а черные и цветные, сутулясь под накидками, держали длинные полицейские дубинки. Их до блеска начищенные сапоги увязали в глине. Вскоре, разбившись на группы, они двинулись к жилищам африканцев. В некоторых хижинах горел свет, тускло-желтый, похожий на медные пуговицы их мундиров.