Карсон Маккалерс: Кто увидел ветер

Много раз в книгах Маккалерс пытались найти что-то родственное Фолкнеру, Уоррену, Стайрону - корифеям "южной традиции" с ее долгой исторической памятью и виртуозно переброшенными мостами из минувшего в сегодняшнее, с ее нередкой эмоциональной исступленностью, почти непременным элементом особой стилистической сложности или странности, которая вызывает ассоциации то с готикой, то с барокко. И у читателей новеллы, публикуемой в этом номере "ИЛ", возможно, появятся схожие литературные ассоциации, но интересно в ней другое: новелла отражает реальную драму, пережитую Маккалерс; это, наверное, самое автобиографичное из всех ее произведений.

Рассказ относится к тому времени, когда после нескольких мучительных лет распался брак Маккалерс. Мужу, который тоже считал себя писателем, была уготована судьба литературного неудачника; он пил, вынашивал мысли о самоубийстве и в конце концов действительно покончил с собой, наглотавшись снотворного. Так закончилась попытка восстановить распавшийся союз, сопровождавшаяся жестокими сценами и настойчивыми призывами Ривза уйти из жизни вместе. Готика? Пожалуй, таких сюжетов не отыскать даже у Анны Радклиф и других авторов XVIII века, которые обожали описывать невероятные и пугающие происшествия под мрачными сводами старинных замков.

В тех произведениях Маккалерс, которые всего лучше известны у нас, часто отмеченных эмоциональной сдержанностью и лиризмом, тоже не редкость травмирующие эпизоды, когда взаимная отчужденность людей, эта неотступная тема американской писательницы, приобретает трагические формы. Видевшие в старом "Современнике" пьесу Эдварда Олби "Баллада о невеселом кабачке", сделанную по повести Маккалерс (1951), вероятно, помнят, каким запутанным клубком представали отношения трех на вид достаточно заурядных людей и как действие все время балансировало на грани эмоционального срыва, когда вовлеченные в конфликт уже не отдают себе отчета в собственных непоправимых поступках.

Последние страницы новеллы "Кто увидел ветер" в этом отношении не менее выразительны. И вся она - по подбору персонажей, по логике движения конфликта - характерна для Маккалерс: в начале - щемящие ноты, легкий отзвук Фицджеральда с его историями несостоявшихся жизней и пристрастием к изображению богемы, в конце - драматический накал и гротеск, который напомнит скорее о Фолкнере. Впрочем, сопоставлениями не стоит увлекаться: в написанном о Маккалерс их и без того предостаточно. Чаще всего они только мешают увидеть то, что делает ее творчество явлением, обладающим приметами уникальности.