Габриэль Маркес - Недобрый час

- Что они там делают? - спросила она у сеньора Кармайкла.

- Пытаются убрать дохлую корову.

- Так вот что это такое! - сказала вдова. - Этот запах снился мне всю ночь.

Она посмотрела на сеньора Кармайкла, углубившегося в работу, и добавила:

- Теперь нам не хватает только потопа.

- Уже пятнадцать дней как он начался, - не поднимая головы, отозвался сеньор Кармайкл.

- Правда, - согласилась вдова, - приближается конец. Осталось только лечь в могилу и ждать смерти.

Сеньор Кармайкл слушал ее, не прерывая счета.

- Многие годы мы жаловались, что у нас в городке ничего не происходит, - продолжала вдова. - И вдруг разразились несчастья, словно бог пожелал, чтобы разом произошло все, чего не было уже несколько лет.

Сеньор Кармайкл оторвал взгляд от сейфа, повернулся к ней и увидел, что она, облокотившись на подоконник, пристально рассматривает противоположный берег. На ней было черное платье с длинными рукавами, и она грызла ногти.

- Кончится сезон дождей - дела поправятся, - сказал сеньор Кармайкл.

- Он не кончится, - предсказала вдова. - Беда не приходит одна. Вы Росарио Монтеро видели?

Сеньор Кармайкл сказал, что видел.

- Все это ни на чем не основанная клевета, - продолжал он. - Если обращать внимание на то, что пишут в листках, в конце концов можно спятить.

- Ох уж эти листки! - вздохнула вдова.

- Мне тоже наклеили.

Изумленная, она подошла к его столу.

- Вам?

- Мне, - подтвердил сеньор Кармайкл. - В прошлую субботу наклеили, очень большой и подробный. Было похоже на афишу.

Вдова пододвинула к столу кресло.

- Какая гнусность! - воскликнула она. - Что плохого можно сказать о такой образцовой семье, как ваша?

Сеньор Кармайкл был все так же невозмутим.

- Жена у меня белая, и дети у нас получились разные, всех оттенков, объяснил он. - Ведь их одиннадцать, представляете себе?

- Еще бы!

- Так в листке было написано, что я отец только черных детей, и приводится список прочих отцов. Среди них назвали и покойного дона Хосе Монтьеля.

- Моего мужа!

- Вашего и еще четырех сеньоров.

Вдова разрыдалась.

- Как хорошо, что мои дочери далеко отсюда! - сквозь слезы заговорила она. - Они пишут, что не хотят возвращаться в эту дикую страну, где студентов убивают на улицах, и я отвечаю им, что они правы, - пусть остаются в Париже на всю жизнь.

Поняв, что снова начинается повторяющаяся изо дня в день мучительная сцена, сеньор Кармайкл повернул кресло и сел к вдове лицом.

- Вам тревожиться не о чем, - сказал он.

- Нет, есть о чем, - проговорила сквозь рыданья вдова Монтьель. - Мне бы первой следовало взять самое необходимое и уехать из городка, и пусть пропадут эти земли и все эти ежедневные торговые сделки! Не будь их, на нас не обрушились бы наши теперешние несчастья. Нет, сеньор Кармайкл, плевать кровью я могу и не в золотую плевательницу.

Сеньор Кармайкл попытался ее утешить.

- Вы не должны уклоняться от своего долга, - сказал он. - Нельзя просто так вот взять и выбросить за окно целое состояние.

- Деньги - помет дьявола, - сказала вдова.

- В вашем случае они также плод нелегкого труда дона Хосе Монтьеля.

Вдова прикусила пальцы.

- Вы прекрасно знаете, что это не так, - возразила она. - Богатство приобретено дурными путями, и первым поплатился за это сам дон Хосе Монтьель - ведь он умер без покаяния.

Она говорила это уже не в первый раз.

- Главная вина лежит на нем, преступнике! - вдруг закричала она, показывая на алькальда, который, придерживая за локоть директора цирка, шел по противоположному тротуару. - Но искупить ее должна я!

Сеньор Кармайкл, будто не слыша ее, сложил стянутые резинками пачки денег в картонную коробку, стал в дверях патио и начал вызывать по алфавиту работников.

Вдова Монтьель слышала, как мимо нее проходят за еженедельной выдававшейся по средам получкой люди, но не отвечала на их приветствия. Она жила одна в девяти комнатах темного дома, где умерла Великая Мама; Хосе Монтьель купил этот дом, не предполагая, что его собственная вдова будет одиноко дожидаться в нем смерти. По ночам, обходя с баллоном инсектицида пустые комнаты, она встречала Великую Маму, давившую в коридорах вшей, и спрашивала ее: "Когда я умру?"

В начале двенадцатого вдова увидела сквозь слезы, как площадь пересекает падре Анхель.

- Падре, падре! - позвала она, и ей показалось, будто, зовя его, она зовет свою смерть.

Однако падре Анхель ее не слышал. Он уже стучался в дом вдовы Асис, стоявший напротив, и дверь чуть приоткрылась, чтобы впустить его.