Бен Маркус - Женская пантомима

Что мне делать с костями после того, как я их удалила?

Если после удаления костей из тела у вас осталось достаточное количество твердой костной массы, из нее следует вырезать бихевиор-свисток, или телесную флейту. Музыка, исполняемая на инструменте, изготовленном из элементов собственного тела, поможет женщине лучше справляться с эмоциями, переживать стрессовые ситуации, а кроме того позволит ей познакомиться с ощущением так называемого временного коллапса, которое помогает избавиться от чувства верности и привязанности к вещам и людям. Мелодии телесной флейты могут использоваться также и для того, чтобы остановить чужое движение, чтобы заставить другого человека заснуть, заплакать или причинить себе увечье - в зависимости от репертуара.

Зверомимы

Представляется вполне естественным, что мимическое изображение зверя (обманка) создает соответствующий внутренний настрой, приводя чувства в усеченное, "животное" состояние. Большинство людей, в том числе и женщины, регулярно и неосознанно миметизируют животных. Женщина-мим ("тихая Глэдис"), которой хочется обуздать собственные чувства, вполне может воспользоваться каким-нибудь из популярных каталогов звериного поведения, скажем, "Библией бихевиора", и за счет тонко подобранных к повседневности зверодействий расширить спектр так называемого человеческого поведения, каковое вынуждена демонстрировать женщина, чтобы аранжировать основные задачи типа ходьбы, плавания, чтения и говорения разнообразными животными бихевиорами: топотом, мяуканьем, почесыванием, взбрыкиванием, ляганием, пыхтением, шипением, подкрадыванием в траве. Всякая женщина должна сама решать, какие животные представляют именно те модели бихевиора, которые ей прежде всего необходимо в себе подавить - или вовсе от них избавиться. В мире теперь столько разных зверей, а история бихевиора стала настолько богатой, что женщине не составит труда найти именно то животное, которое соответствует ее эмоциональному сюрплюсу (демоническому знаменателю); впрочем, поиски подходящего животного лучше всего начинать на старой доброй американской ферме.

Моя зверомимическая практика целиком строилась на твари, известной под названием "лошадь". Я всячески пыталась усвоить лошадиные позы и манеры рысь, галоп, кентер, умение есть из торбы, встряхивать "гривой", взбрыкивать, когда меня знакомят с новыми людьми, - включая овладение изощренными навыками ржания и храпа, в которых я упражнялась при всякой возможности, пока не научилась самым естественным образом вводить эти звуковые комплексы в повседневную речь так, чтобы окружающим казалось, будто я всего лишь громко прочистила горло - подобного рода лошадизмы требовали от меня такого внимания, что к концу дня во мне физически не оставалось ни одного живого, сколь-нибудь осознанного чувства, а мое мятежное сердце, забыв обо всем прочем, превращалось в простенький насос. Может статься, что главный итог зверомима - та неимоверная усталость, каковой добиться иным способом попросту невозможно. Даже наблюдать за зверем утомительно. Подражать ему - смерти подобно.

Мои самые ранние воспоминания об отце связаны с собачьими пантомимами; затем настало время "волчьего" бихевиора, который сделался неотличим от его естественного поведения: он настолько проникся родительскими чувствами, что почти совсем перестал заходить в дом, стал злобным и раздражительным и слонялся целыми днями во дворе. На собачьей стадии утро в нашем доме в Огайо начиналось с того, что отец принимался бегать под дверью моей спальни, рычать, скрестись и лаять; он скулил, он выл, он издавал душераздирающие звуки, а иногда скрежетал зубами так, словно пожирал кусок сырого мяса. Время от времени он и впрямь изображал, что ест меня. Если я, еще толком не проснувшись, едва переставляя ноги, подходила к двери, чтобы выяснить, что там за шум, он уносился прочь, и, открыв дверь, я обнаруживала всего лишь пару свежих царапин, потеки слюны и странный запах, исходивший от темного и твердого комочка кала. Стоило мне вернуться в постель, и он снова оказывался тут как тут, лаял хриплым отцовским лаем и скребся в дверь, а потом принимался скулить и бросаться на нее всем телом.

Мама выбрала себе в качестве зверя некое странное существо, в котором я была способна угадать разве что другую женщину, куда старше ее, может быть, ее же собственную мать: скрюченную, печальную, а иногда и вовсе как бы отсутствующую. Это была тихая мимодрама с почти незаметными на первый взгляд элементами стиля, самая изысканная имитация бихевиора, которую мне когда-либо доводилось наблюдать: долгое и неподвижное, изо дня в день, сидение у окна, элегантная манера закрывать лицо руками, череда глубоких вздохов, которые, казалось, вот-вот претворятся в членораздельную речь, но увы, губам никак не удавалось принять нужную форму, чтобы вылепить из воздуха слова.