Аскольд Мельничук - Посол мертвых

Алекс в тот день не вернулся домой. Что касается Виктора, то, если он и появлялся, я его не заметил. Когда все было кончено, Адриана оделась и, повернувшись ко мне, слишком потрясенному, чтобы пошевелиться, сказала со строгой, скорее отцовской, чем материнской интонацией:

- Послушай, Николас: ты больше никогда сюда не придешь. Порой для человека открываются некие двери. Потаенные. Двери, о которых никто другой не знает. И не должен знать. Никто и не узнает. То, что случилось, повторить нельзя. Но ты сохранишь это в памяти навсегда. Пусть это греет тебя... - Она улыбнулась игриво, но в то же время, как мне показалось, чуть жестоко.

Наезжая в Рузвельт, я иногда мельком видел ее, но никогда не разговаривал. Тот наш полуденный дуэт превратился в моем воображении в сцену из спектакля, которую я вспоминал долгие месяцы. Годы. Я верил, что люблю ее, и сердце мое страдало. Но я не смел ослушаться. Она велела держаться подальше, и я держался. Постепенно, по мере того, как в центр моего внимания стала перемещаться Долорес Гарсиа, воспоминание стало меркнуть, голова заполнялась более уместными сюжетами. Но Адрианины рассказы продолжали роиться в памяти, как обрывки собственных снов. Они казались настолько необычными, что обязаны были быть правдой, и я никогда не терял надежды собрать их когда-нибудь воедино так, чтобы воздвигнуть исторический свод, под которым в будущем сможет родиться судьба менее трагическая, чем судьба Ады и ее сыновей.

Женщина, которая победила Сталина

I

Я поступил в колледж в Бостоне. Вскоре позвонил Алекс и сообщил, что тоже переезжает на север. У Круков не было принято учиться в высших учебных заведениях, он просто хотел рисовать, однако первым в семье признал, что ему недостает собранности, а Ада слишком оторвалась от жизни, чтобы направлять его. Ему казалось важным быть рядом со мной. Я попросил его позвонить по приезде, но, когда он позвонил, оказался занят и не смог с ним встретиться.

Рузвельт, с Виктором и матерью, одержимой своими маниями, он оставил в прошлом. Снял комнату в Христианском молодежном союзе на Хантингтон-авеню и прожил там месяц. По ночам он лежал на спине с открытыми глазами и думал о том, что его мечты расползаются, как насекомые по потолку. У него лишь одна жизнь, и она мчится с не подвластным ему остервенением. Что остается, кроме как отдаться на ее волю? Что он и делал многие годы, пока Ада бомбардировала его письмами, которые он неделями носил в кармане, не читая.

Желая обрести хоть какие-то связи, он записался в некий Институт творческой жизни - в группу, руководимую человеком по имени Серж. Институт базировался в Сомервилле, который до недавнего времени был рабочим городом, населенным в основном итальянцами и ирландцами, и еще немного - гаитянцами. Город можно было бы назвать космополитическим, если бы слово не предполагало блеска, коим тот никогда похвастать не мог. Вообразите себе Париж без электричества, без музеев, без классической, а равно и оригинальной современной архитектуры. Те же дома, что в Рузвельте, лес антенн над крышами, комнаты, украшенные морскими раковинами. Эти дома напоминали обломки кораблекрушения, прибитые к острову потерянных душ. В Сомервилле нет оазисов зажиточной жизни: ни Брэттл-стрит, ни рю Вожирар, ни Пятой авеню, ни виа Венетос. В сороковые годы это был третий из самых перенаселенных городов мира. Каждый дом с обеих сторон подпирали либо бензоколонка, либо мастерская по ремонту глушителей, и повсюду - гаражи, похожие на дворцы автомобильные мойки, рынки запчастей. Местные жители вкалывали в этих гаражах и на маленьких фабриках, развозили продукты по магазинам, продавали газеты, печатали письма, мыли грязные ложки и драили кастрюли - и в каждом из них Алексу мерещилась мать. Они были добрыми людьми, весьма экономными (ведь все принадлежали к племени должников), трудолюбивыми (хотя каждый день находили семь свободных часов, чтобы смотреть телевизор) - словом, в общем хорошими. Им даже нравилось то, что они делали.

И за это Серж ненавидел их. Это на их горбу жирел средний класс. Они сами позволяли делать из себя уголь и мазут для ревущих печей, в которых ковалось богатство. А Серж хотел, чтобы они стали динамитом. Он сочинил послание, размножил его на мимеографе и расклеил на стенах прачечных самообслуживания и в телефонных будках по всему городу.

Мы, у себя в Институте, знаем, что величайшие жизненные уроки усваиваются не в классах. Мы знаем, как научить вас тому, чему не учат в школе. Наши студенты изучают предательство, шантаж, насилие, мошенничество, кровосмешение, ложь, сексизм и грабеж - все то, что составляет структуру нашей жизни. Мы показываем им, что такое тщеславие, алчность, похоть, зависть и злоба, чтобы научить их бороться с этими пороками. Есть веские причины, по которым нам, американцам, такое образование необходимо сейчас, как никогда прежде в нашей истории. Война многому научила молодежь, но массы населения и представить себе не могут, на что способен человек, это знание остается достоянием интеллектуальной элиты. Мы, у нас в Институте, призваны сорвать маскировочные покровы с человеческой натуры.