Александр Борин - Крутые повороты

Ребенок отошел от стены и неуверенно сделал шаг. Потом другой…

— Катя, — тихо позвал Азаров.

Она въехала в комнату в своем кресле.

— Он пошел! — тихо и взволнованно сказал Азаров.

— Сам?

— Сам… А теперь иди к маме, — сказал Азаров ребенку. — Ну чего же ты? Давай, топай…

Косолапо, неуверенно, с трудом преодолевая каждый шаг, ребенок пошел к креслу.

Катя, не отрываясь, смотрела на него.

— Умница ты моя, — сказала она, и ее голос задрожал. — Счастье мое…

В эту секунду в прихожей раздался продолжительный звонок.

Дверь открыл Азаров.

На пороге стоял старик Никитинский. Лица на нем не было.

— У вас нет телефона, — сказал он. — Я не мог позвонить…

Катя в своем кресле тоже уже была в прихожей. Ребенок прижался к матери, обхватив ручонками ее шею.

— Степан Гаврилович?.. — удивленно сказала Катя.

Никитинский стоял, не раздеваясь и не проходя в комнату.

Наконец он произнес с трудом:

— Павел Романович в реанимации…

Константин Иванович Попов шел по институтскому коридору. Дойдя до дверей своей кафедры, он широко распахнул дверь и, улыбаясь, возник на пороге.

И тотчас — как ножом отрезали — умолк в комнате нестройный возбужденный гул голосов. Наступила тишина.

Не замечая, должно быть, этой вдруг наступившей тишины, Попов весело произнес:

— Можете поздравить, защитился… Двадцать девять «за», один «против»… Сегодня, ночным из Ленинграда.

Но ему не ответили.

Люди сосредоточенно занимались каждый своим делом. Сняла телефонную трубку и стала набирать номер Ольга Петровна. Углубился в книгу Нефедов. Азаров весь ушел в поиск какого-то чертежа в шкафу. Степан Гаврилович Никитинский задумчиво смотрел в окно…

Попов продолжал стоять у порога. Медленно скользил взглядом по комнате… Краска постепенно заливала его щеки.

— Послушайте, — сказал он. — Вы… что… объявили мне бойкот? — Он резко засмеялся.

Азаров обернулся к нему.

Прикрыл дверцу шкафа. Подошел к Попову.

— Павел Романович при смерти, — сказал Азаров. — Ты что, не знаешь ничего?

Попов отрицательно покачал головой. Он молча смотрел на Азарова. Смысл его слов не сразу доходил до Попова.

— Ну да, — сказал Азаров. — Некогда было… Свою блестящую диссертацию защищал.

Попов молчал.

— Что ты сказал ему… тогда, по телефону? — спросил Азаров.

Попов не ответил.

Люди на кафедре молча, в упор смотрели на него: старик Никитинский, Ольга Петровна, Нефедов…

— Я спрашиваю: что ты ему сказал из кабинета директора? — повторил Азаров.

Попов повернулся и вышел за дверь.

В институтском коридоре царило обычное оживление.

Прошла группа студентов, поздоровалась с Поповым — он ее не заметил.

Кто-то его окликнул:

— С диссертацией вас!

Попов не услышал, прошел мимо. Оказался на лестничной площадке.

Стал медленно спускаться. На середине последнего пролета он остановился.

В вестибюле перед каким-то объявлением толпились люди.

Попов вгляделся.

Люди молча толпились перед траурным объявлением. Страничка текста и фотография в широкой черной рамке.

Попов сделал шаг. Потом другой. Потом опрометью бросился вниз.

Расталкивая людей, пробирался он к стене с траурным объявлением.

Из-за чьих-то плеч и голов наконец увидел…

С белого листа бумаги, с фотографии в широкой черной рамке смотрело на него лицо пожилой женщины. Не Павла Романовича — чужой, посторонней женщины.

Попов поспешил выйти на улицу.

У институтского подъезда остановился. Стоял, смотрел на асфальт, себе под ноги, силился и никак не мог что-то вспомнить.

Наконец вспомнил.

…В промозглый осенний вечер здесь, на этом самом месте, Попов сидел на корточках, а над ним стояла Наташа и протягивала ему пятак.

— Нет, это не интересно, — сказал ей Попов.

— Но вам же нужен пятак, — сказала Наташа.

— Мне совсем не нужен пятак, — возразил Попов. — Мне нужно найти то, что я потерял… Неужели не понятно?

— Как интересно! — весело сказала Наташа.

Она смотрела на Попова и смеялась.

Смеялась громко и счастливо…

Сергей Владимирович Богураев совершил подвиг. В городе, где он жил, его именем названа улица.

Однако дело это происходило не в опасное военное время, а в мирные безоблачные дни. И вместе с чувством восхищения героическим поступком человека, история эта вызывает еще и острое чувство боли, горечи и гнева по отношению к тем, кто вынудил человека такой поступок совершить. Ибо в подобных случаях героизм одного есть не что иное, как преступное равнодушие и преступная безответственность многих других людей.