Патрик Модиано - Утраченный мир

В бежевой папке оказалась другая папка - голубая, а в ней страниц сто машинописного текста на папиросной бумаге, скрепленной ржавыми скрепками. Я наспех перелистал эти страницы, и мне тотчас бросились в глаза знакомые имена. "Вы обнаружите уйму всяких подробностей", - сказала Гита Ватье. На этот счет сомнений у меня не было. Я с живейшим интересом стану читать и перечитывать эти страницы. Времени у меня сколько угодно. Я положил папку на ночной столик.

Под каждой аркадой горел фонарь. Я стал считать фонари, словно перебирая четки. В мокром асфальте улицы Кастильоне и в огромной луже, оставшейся после дождя возле английской аптеки напротив, отражались огни. Отблески зеленых и красных вспышек светофора, зажженных фонарей, светящейся рекламы аптеки, еще открытой в этот поздний час. А я ждал, словно на поверхности этой лужи и мокрых тротуаров должно вот-вот что-то появиться. Кувшинки. Жабы. Листки старой записной книжки. Увядшие листки. Сотня листков папиросной бумаги. Ржавые скрепки.

Моя жена поймет, что я не могу сразу же приехать к ней в Клостерс. Она понимает все.

В пять часов пополудни я вышел из отеля с папкой под мышкой. Жара была такой же изнурительной, как накануне, но в газете я прочел, что к вечеру снова пройдет дождь, и надежда на это меня приободрила.

Проходя под аркадами, я вдруг задумался: а почему, собственно, мне пришло в голову поселиться в отеле на улице Кастильоне? Но, поразмыслив, я нашел этому простое объяснение: я так боялся встречи с Парижем, что выбрал самую нейтральную зону, этакую вольную территорию, своего рода международную концессию, где мне не угрожало услышать французскую речь и где я был просто одним из многих туристов. Зрелище всех этих автобусов успокаивало меня, равно как и объявления "Duty free shop" ["Беспошлинная торговля" (англ.)] в витринах парфюмерных магазинов, перед которыми толпились японцы в цветастых рубашках, - да, я был за границей. Но по мере того, как шаги приближали меня к квартире на улице Курсель, Париж вновь становился мало-помалу моим родным городом.

Я повернул ключ в замке. Едва за мной захлопнулась дверь, как из-за полумрака и прохлады прихожей, так контрастировавших с раскаленными от жары улицами, да из-за запаха кожи, характерного для квартиры Рокруа, мне показалось, что я снова окунулся в прошлое. Это было все равно что провалиться вдруг в колодец или в "воздушную яму". Ощупью, вытянув руки, я продвигался вперед и наткнулся на створку двери. Лучи солнца проникали сквозь занавеси большого кабинета в форме ротонды. Я зажег лампу. В своей спальне и в комнате, где хранился архив Рокруа, Гита забыла потушить свет.

С минуту я колебался. Открыть занавеси, ставни и окна? Или оставить закрытыми? В комнате с архивом я решил проверить, действует ли еще "потайной механизм", как называл его Рокруа. Я помнил, где находится кнопка. Внизу на левой стене рядом с розеткой. Я нажал кнопку. Панель с книжными полками медленно сдвинулась в сторону, открыв проем шириной не более метра, куда я вошел. В темноте я нашарил выключатель - под потолком в лампочке без абажура вспыхнул свет. Лестничная площадка, выложенная черной и белой плиткой, не изменилась - те же серые стены и перила из кованого железа, там, где начинались ступени. Лестница спускалась вниз до первого этажа, где когда-то, очевидно, был магазин, матовые стекла его окон и дверь выходили на улицу Монсо, но Рокруа распорядился забрать этот выход наружной решеткой, которая проржавела еще двадцать лет назад.

Я вошел в смежную комнату. В люстре, освещавшей все вокруг зыбким светом, мигала единственная сохранившаяся лампочка. Все осталось как было: диван со спинкой, обтянутый голубым мальтоном, и белые занавески, ночной столик и лампа у изголовья. Не удержавшись от искушения, я толкнул дверь в ванную комнату. Свет там не горел. Но в полумраке я разглядел ванну, трехстворчатое зеркало и умывальник. На полочке кисточка и механическая бритва старого образца. Я пытался вспомнить, не мои ли они.

Я лег на диван, как двадцать лет назад. В этой комнате я провел последние дни моей парижской жизни. Я все рассказал Рокруа, и он предложил мне это убежище... А потом однажды вечером проводил меня на вокзал Сен-Лазар. В качестве подъемных он дал мне пять тысяч франков, которые позднее, когда я начал зарабатывать деньги своими книгами, я собирался ему вернуть. Но он не принял бы их, а мне мало-помалу все это стало казаться таким далеким, словно было в какой-то другой жизни... Мысль об Англии пришла в голову именно Рокруа. Прощаясь на перроне, он пожелал мне удачи. До Гавра я доехал стоя: в этот день, первый день июльских отпусков, поезда были забиты.