Патрик Модиано - Вилла 'Грусть'

Я рассчитывал много лет спустя вернуться в Европу. И поселиться где-нибудь в швейцарских горах - в Тичино или в Энгадине. Мы будем жить в огромном шале, окруженном парком. На полках будут красоваться "Оскары" Ивонны и мои дипломы почетного члена Мехикского и Йельского университетов. Мы заведем множество немецких догов, которые разорвут на части любого непрошенного гостя. Мы никого не станем принимать и будем целыми днями лежать на полу, как сейчас в "Эрмитаже" или на вилле "Грусть".

Я выдумал это, взяв за образец жизнь Полетты Годар и Эриха-Марии Ремарка.

Или останемся в Америке. Купим большой дом в деревне. Мне очень понравилось название одной книги, валявшейся на столе в гостиной Мейнта, "Зеленая трава Вайоминга". Я ее так и не прочел, но стоит мне произнести: "Зеленая трава Вайоминга", как мое сердце сжимается от умиления. На самом деле мне бы хотелось жить с Ивонной в этой сказочной стране среди высокой нежно-зеленой травы.

Идею об отъезде в Америку я долго вынашивал, прежде чем рассказал о ней Ивонне. Она привыкла считать меня фантазером. Так что прежде всего надо было подумать о практической стороне предприятия. Никаких фантазий! Я раздобуду денег на дорогу. От восьмисот тысяч франков, результата моей махинации с женевским букинистом, осталось меньше половины, но я рассчитывал получить деньги другим способом: я уже долгое время таскал в чемодане маленькую стеклянную коробочку с необычайно редкой бабочкой на булавке. Один специалист сказал мне, что бабочка стоит "по меньшей мере четыреста тысяч франков". А значит, вдвое или даже втрое больше, если удастся ее продать коллекционеру. И вот я на свои деньги покупаю билеты на пароход Трансатлантической компании, и мы останавливаемся в отеле "Алгонкин" в Нью-Йорке. Затем я рассчитывал, что моя двоюродная сестра Белла Дарви, преуспевшая в Америке, введет нас в круг кинодеятелей. Таков был в общих чертах мой план.

Я сосчитал до трех и вдруг уселся прямо на ступеньках парадной лестницы. Внизу портье разговаривал с каким-то лысым господином в смокинге. Ивонна в удивлении обернулась. В тот день на ней было зеленое муслиновое платье и шарф в тон.

- Давай уедем в Америку? - выкрикнул я, испугавшись, что либо совсем это не выговорю, либо выговорю, но невнятно.

Она опустилась со мной на ступеньки и взяла меня за руку.

- Ты плохо себя чувствуешь? - спросила она.

- Да нет. Это так просто... Очень просто, очень просто... Мы едем в Америку.

Она придирчиво оглядела свои туфельки на каблуках, чмокнула меня в щеку и попросила, чтобы я потом ей все объяснил. А сейчас уже девять, и Мейнт, наверное, ждет нас у поворота на Верье-дю-Лак.

На Марне бывают такие ресторанчики прямо на понтонах с решетчатыми ограждениями, вдоль которых расставлены кадки с деревцами и цветочные горшки. Здесь всегда ужинают при свечах. Рене сидел за столиком у самой воды.

Он был в легком бежевом костюме. Он помахал нам рукой. С ним рядом сидел молодой человек, Мейнт нам представил его, но я позабыл его имя. Мы сели напротив них.

- Как здесь славно! - заметил я, просто чтобы что-нибудь сказать.

- Да, неплохо, - кивнул Рене, - это всеобщее излюбленное место встреч.

- С каких пор? - спросила Ивонна.

- С давних пор, моя дорогая.

Она взглянула на меня и снова рассмеялась:

- Ты знаешь, что мне предлагает Виктор? - спросила она. - Он предлагает уехать с ним в Америку.

- В Америку? - Мейнт явно был в замешательстве. - Чушь какая-то.

- Да, - подтвердил я, - в Америку.

Он недоверчиво усмехнулся. Эти слова для него ничего не значили.

Он обернулся к своему другу:

- Ну как, ты отдохнул?

Тот кивнул.

- Теперь обязательно поешь.

Он разговаривал с ним, как с ребенком, хотя этот мальчик со светлыми короткими волосами, лицом ангельской красоты и атлетическим сложением был явно старше меня.

Рене объяснил, что его друг сегодня участвовал в конкурсе "Самый красивый атлет Франции", проходившем в здании казино, и получил всего лишь третье место среди юниоров. Тот провел рукой по волосам и сказал, обращаясь ко мне:

- Да ладно, мне просто не повезло.

Я в первый раз услышал его голос и заметил, что глаза у него сиреневато-голубые. До сих пор помню его лицо с выражением детской обиды. Мейнт положил ему на тарелку сырых овощей. А он доверчиво жаловался нам с Ивонной:

- Какие гады эти судьи... я должен был получить самый высокий балл за показательное выступление.

- Помолчи и ешь, - ласково сказал Мейнт.