Эрих Кестнер - Фабиан. История одного моралиста

В прихожей горел свет. Две девушки в розовых комбинашках играли в футбол зеленым воздушным шариком. Они испугались и от испуга захихикали. Фрейлейн Баттенберг замерла. Внезапно открылась дверь уборной, и появился Трегер, похотливый коммивояжер в пижаме.

— Держите лучше ваш гарем под замком, — буркнул Фабиан.

Господин Трегер ухмыльнулся, втолкнул девушек в свой сераль и закрылся на задвижку. Фабиан по ошибке взялся за ручку своей собственной двери.

— Ради бога, — прошептала фрейлейн Баттенберг, — это не моя комната!

— Прошу прощения, — сказал Фабиан и прошел за нею по коридору к последней двери. Войдя, он положил пальто и шляпу на диван, она повесила свое пальто в шкаф.

— Мерзкая конура, — сказала она с улыбкой, — а стоит восемьдесят марок в месяц.

— Я плачу ровно столько же, — утешил он девушку. Из соседней комнаты послышался шум. Это возмущенно застонали диванные пружины.

— Зато соседство бесплатное, — заметила она.

— А вы провертите дырку в стене и требуйте плату за вход.

— Ах, я так рада. — Она потерла руки, словно перед пылающим камином. — Когда я одна, этот салон кажется еще ужаснее. Я вам очень признательна! Хотите взглянуть на страшные деревья?

Они подошли к окну.

— Сегодня даже деревья выглядят приветливее, — сказала она. Потом посмотрела на него и пробормотала — Это оттого, что я обычно бываю одна.

Он осторожно привлек ее к себе и поцеловал. Она ему ответила.

— Теперь ты будешь думать, что я за этим просила тебя подняться.

— А я так и думаю, — отвечал он, — только ты сама этого не знала.

Она потерлась щекой об его щеку и посмотрела в окно.

— А как, собственно, тебя зовут? — спросил он.

— Корнелия.

Они лежали рядом, и он, закрыв глаза, гладил ее лицо, чтобы лучше чувствовать лепку этого лица. Потом печально спросил:

— Ты еще не забыла сегодняшний вечер в ателье, где мы сидели с тобой за спинами гипсовых богинь и ты рассказывала, как намерена наказать мужчин за их эгоизм?

Она осыпала поцелуями его руки и, тяжело вздохнув, ответила:

— Намерения мои не изменились ни чуточки. Но для тебя я делаю исключение. Мне почему-то кажется, что я тебя люблю.

Фабиан сел, но она опять притянула его к себе.

— Когда ты обнял меня, я заплакала, — прошептала она. При этом воспоминании слезы опять застлали ей глаза, но она и сквозь слезы улыбалась, а он, впервые за долгое время, чувствовал себя почти счастливым.

— Я плакала, потому что я тебя люблю. Но то, что я тебя люблю, мое дело, слышишь? Тебя это не касается. Ты можешь прийти и уйти, когда пожелаешь. Я буду радоваться твоему приходу и не стану печалиться, если ты уйдешь. Это я тебе обещаю.

Она прижалась к нему так, что у обоих перехватило дыхание.

— О! — воскликнула она. — Теперь я хочу есть! Он состроил такую озадаченную мину, что она рассмеялась. И объяснила ему, в чем дело:

— Видишь ли, если я кого-то любила, то есть я хочу сказать, если меня кто-то любил, ну, ты понимаешь, да?.. Мне потом всегда ужасно хочется есть. А голод не тетка! Но еды у меня никакой нет. Я ведь не думала, что в этом страшном городе так скоро почувствую голод. — Она легла на спину и улыбнулась потолку вкупе с ангельскими головками из гипса.

Фабиан встал и объявил:

— Тогда нам остается только совершить кражу со взломом!

Он поднял Корнелию с постели, открыл дверь и, несмотря на отчаянное сопротивление, вытащил ее из комнаты. Она отбивалась, но он крепко ее держал, и они — точь-в-точь Адам и Ева — отправились по коридору к двери Фабиановой комнаты.

— Это отвратительно! — причитала она, пытаясь вырваться.

Но он нажал ручку и втолкнул девушку в свою комнату. У нее даже зубы стучали. Он зажег свет и отвесил ей весьма церемонный поклон:

— Господин доктор Фабиан имеет честь приветствовать в своих покоях фрейлейн доктор баттенберг. — потом он бросился на кровать и от удовольствия укусил подушку.

— Нет, — услышал он ее голос, — не может быть! — но наконец она поверила и принялась отплясывать чардаш.

Он встал и посмотрел на нее.

— Ты могла бы не так громко хлопать себя по икрам, — сказал он исполненным достоинства голосом.

— В чардаше иначе нельзя, — отвечала она, продолжая танцевать и хлопая себя так же громко и так же задорно. затем степенно направилась к столу, села на стул и словно бы оправила платье, хотя на ней не было даже намека на таковое. и потребовала — будьте добры, меню!

Он притащил тарелку, нож, вилку, хлеб, колбасу, кекс и, покуда она ела, изображал внимательного кельнера. немного позже она взяла несколько книг с его полки, протянула ему левую руку и величественно приказала: