Симона Бовуар - Мандарины

— Я все помню, — с горечью сказал Турнель. — Мы хотели спасти честь, чтобы Франция могла говорить с союзниками с высоко поднятой головой; есть люди, которые ради этого погибли: и совершенно напрасно!

— Уж не хочешь ли ты сказать, что не следовало сопротивляться! — воскликнул Анри.

— Не знаю. Зато я знаю, что мы немногого достигли! — Турнель положил руку на плечо Анри: — Не повторяй того, что я тебе сказал!

— Конечно нет! — ответил Анри.

К Турнелю вернулась светская улыбка:

— Я рад случаю вновь встретиться с тобой!

— Я тоже, — сказал Анри.

Он торопливо прошел по коридорам, миновал двор. На душе у него было скверно. «Бедный даш Виернаш. Бедные старики!» Ему вспомнились их крахмальные воротнички, котелки на голове и этот благоразумный гнев в глазах; «Франция — наша единственная надежда», — говорили они; надежды не было — нигде, и во Франции не больше, чем в любом другом месте. Он пересек проезжую часть улицы и облокотился на парапет набережной. В Португалии казалось, что Франция все еще хранит упрямый блеск мертвых звезд, и Анри поддался этому обману. Но вот внезапно ему открылось, что он живет в умирающей столице крохотной страны. Сена текла в своем русле, церковь Мадлен, Палата депутатов стояли на прежних местах, обелиск тоже: война, казалось, чудесным образом обошла Париж стороной. «Нам хотелось в это верить», — подумал Анри, повернув машину на бульвар Сен-Жермен, где как и встарь цвели каштаны; все они с готовностью позволили обмануть себя этим домам, деревьям, скамейкам, так точно имитировавшим прошлое; но на самом деле он был уничтожен, горделивый Град, вознесшийся над сердцем мира. Анри превратился в ничтожного гражданина малозначимой державы {61} 61 ...малозначимой державы... — После окончания Второй мировой войны французы болезненно переживали утрату Францией позиции великой державы и вершительницы судеб мира. , а «Эспуар» — в местную газетенку в духе «Пти Лимузен». Он с хмурым видом поднялся по лестнице в редакцию. «Франция ничего не может». Информировать, возмущать, вдохновлять людей, которые ничего не могут, к чему это приведет? Взять хотя бы репортаж о Португалии, Анри работал над ним с таким тщанием, словно собирался всколыхнуть общественное мнение от одного полюса до другого. А Вашингтону на это плевать, и Кэ д'Орсэ ничего не может. Он сел за письменный стол и перечитал начало статьи: зачем? Люди прочтут ее, покачают головой, бросят газету в корзину для бумаг, и конец! Какое имеет значение, останется «Эспуар» независимой или нет, будет у нее больше или меньше читателей или даже она разорится? «Не имеет смысла упорствовать!» — подумал вдруг Анри. Дюбрей и Самазелль полагали, что могут использовать эту газету; они полагали также, что Франции предстоит еще сыграть определенную роль, если она не останется в изоляции: все надежды на их стороне, зато на другой — пустота. «Так что же? Почему не позвонить и не сказать, что я согласен?» — спросил себя Анри; он довольно долго смотрел на телефонный аппарат на своем столе, однако рука не поднималась. Он снова принялся за статью.

— Алло, Анри? Это Надин. — Голос ее растерянно дрожал. — Ты не забыл про меня?

Он с удивлением посмотрел на часы.

— Конечно нет, я собирался спуститься, сейчас ведь всего десять с четвертью?

— Десять семнадцать.

— Ну и что, я работал.

В нетерпении он положил трубку. У нее был особый дар на это: она всегда умудрялась портить их встречи. В течение минувшего бесплодного дня ему нередко приходила мысль о той минуте, когда он сожмет в объятиях ее гладкое, свежее тело; тогда он получит наконец свою долю весны. И вот теперь злость разом одолела его желание. «Еще одна, которая считает, будто имеет права на меня? — думал он, спускаясь по лестнице. — Мне хватает Поль...» Он толкнул дверь маленького кафе; Надин с невозмутимым видом читала, попивая минеральную воду.

— Ну что? Ты не могла подождать двадцать минут? Она подняла голову:

— Извини. Я не хотела подгонять тебя. Но это сильнее меня. Как только я начинаю ждать, мне кажется, что я никогда больше не увижу человека, которого жду.

— Так просто не исчезают.

— Ты думаешь?

Анри отвернулся, немного смутившись; он вдруг вспомнил, что ей восемнадцать лет и у нее тяжелые воспоминания.

— Ты что-нибудь заказала?

— Да, сегодня у них бифштексы. — Примирительно улыбнувшись, она добавила: — Ты хорошо сделал, что не пошел к Маркони, невесело было.

— Венсан напился?