Симона Бовуар - Мандарины

Он искал взгляда Ламбера, но тот упорно смотрел в свою тарелку, потом наконец сказал:

— Я вот думаю, что со мной станет, когда закончится война.

— Ты не хочешь оставаться в журналистике?

— Военный корреспондент — дело понятное, но корреспондент мирного времени — как-то не вяжется, — сказал Ламбер. И добавил с воодушевлением: — Заниматься журналистикой, как делаешь это ты, имеет смысл: это настоящее приключение. Но быть редактором, даже в «Эспуар», имело бы смысл лишь в том случае, если бы мне нужно было зарабатывать на жизнь. С другой стороны, если позволить себе жить как рантье, — совесть будет нечиста. — Он заколебался. — Моя мать оставила мне слишком много денег: совесть у меня в любом случае нечиста.

— Все в таком же точно положении! — возразил Анри.

— О! У тебя есть только то, что ты зарабатываешь сам, тут нет вопросов.

— С совестью всегда непорядок, — заметил Анри. — Например, ужинать здесь и не позволять себе ходить в рестораны черного рынка — это ребячество. У всех у нас свои хитрости. Дюбрей делает вид, будто считает деньги естественным элементом; у него их чрезвычайно много, но он ничего не делает, чтобы заработать их, он никогда никому не отказывает в деньгах и предоставляет Анне заботу управлять ими. Что касается ее, то она выходит из положения, не рассматривая их как свои: тратит деньги ради мужа и дочери, обеспечивая тем комфортабельное существование, которым пользуется и сама. Лично мне помогает то, что я с трудом свожу концы с концами, и потому появляется ощущение, будто ничего липшего у меня нет; это тоже способ жульничать.

— И все-таки это совсем другое. Анри покачал головой:

— Если сложившаяся ситуация несправедлива, ты не можешь существовать в ней достойно; вот почему приходится заниматься политикой: надо попытаться изменить ситуацию.

— Порой я спрашиваю себя, не следует ли мне отказаться от этих денег, — сказал Ламбер, — но что это даст? — И добавил нерешительно: — К тому же, признаюсь, бедность путает меня.

— Постарайся лучше употребить их с пользой.

— Да, но как? Что я могу с ними сделать?

— Есть же какие-то вещи, которые тебе дороги?

— Не знаю... — молвил Ламбер.

— Ты дорожишь какими-то вещами? Или ничего не любишь? — спрашивал Анри, теряя терпение.

— Я любил бы товарищей, но после Освобождения все только и делают, что ссорятся; женщины глупы или невыносимы; книги — у меня их и без того великое множество, а что касается путешествий — земля везде одинаково печальна. К тому же с некоторых пор я не умею отличать добро от зла, — заключил он.

— Почему?

— Год назад все было просто, как на лубочной картинке; теперь же начинаешь замечать, что американцы такие же грубые расисты, как нацисты, им плевать, что в концлагерях продолжают подыхать; лагеря и в СССР, говорят, есть, где тоже не сладко; одних коллаборационистов у нас расстреливают, других, таких же подлецов, встречают с цветами {55} 55 ...одних коллаборационистов... расстреливают, других... встречают с цветами. — Первые серьезные столкновения политических сил, положившие начало расколу движения Сопротивления, были вызваны разногласиями по вопросу о чистке государственного аппарата и о наказании бывших коллаборационистов. .

— Если ты возмущаешься, значит, еще веришь в какие-то вещи.

— Нет, откровенно говоря, когда начинаешь задаваться вопросами, ничего не остается. Есть множество ценностей, которые принимают как данность, а почему? Почему свобода, почему равенство, и какая справедливость имеет в сущности смысл? Почему предпочитать других, а не себя? Неужели так уж не прав человек, который, как мой отец, стремился наслаждаться жизнью? — Ламбер с тревогой взглянул на Анри: — Я тебя шокирую?

— Вовсе нет; вопросами надо задаваться.

— А главное, надо, чтобы кто-нибудь на них отвечал, — сказал Ламбер, все более горячась. — К нам пристают с политикой: но почему та политика, а не другая? Нам прежде всего нужна мораль, искусство жить. — Ламбер смотрел на Анри с некоторым вызовом. — Вот что тебе следовало бы нам дать; это было бы гораздо интереснее, чем помогать Дюбрею писать манифесты.

— Мораль неизбежно включает и политическое поведение, — сказал Анри. — И наоборот: политика — дело живое.

— Я не нахожу, — возразил Ламбер. — В политике проявляют заботу лишь о несуществующих вещах: о будущем, о коллективах, а на самом деле конкретен только настоящий момент и личность каждого поодиночке.

— Но личность заинтересована в коллективной истории, — заметил Анри.