Симона Бовуар - Мандарины

— Могу я сказать вам два слова?

— Конечно.

— Речь идет об услуге, — сказал он, — я хотел попросить вас об одной услуге.

Я помнила, какой внушительный вид был у него 25 августа: борода, ружье, красный платок на шее — настоящий солдат 1848 года {25} 25 ...солдат 1848 года. — Намек на события февральской революции 1848 г., когда на улицах Парижа можно было увидеть толпы вооруженных горожан. Народ восстал и добился отречения короля Луи-Филиппа и установления Второй республики. . Сейчас его голубые глаза погасли, лицо опухло, и, пожимая ему руку, я заметила, что ладони у него влажные.

— Я плохо сплю, — сказал он. — У меня... у меня боли. Однажды друг дал мне свечу эбина, и это мне очень помогло. Вот только в аптеке требуют рецепт...

Он смотрел на меня с умоляющим видом.

— Какого рода боли?

— О! Везде. В голове. Особенно кошмары...

— Кошмары не лечат с помощью эбина. Лоб его стал мокрым, как ладони.

— Я все вам скажу. У меня есть подружка, подружка, которую я очень люблю, я хотел бы жениться на ней, но... я ничего не могу с ней, если не приму эбин.

— Эбин на базе опиума, — сказала я. — Вы часто его принимаете? Он смутился.

— О нет, только иногда, когда провожу ночь с Люси.

— Тем лучше, иначе недолго получить интоксикацию. Он умоляюще смотрел на меня, на лбу его выступил пот.

— Приходите завтра утром, — сказала я, — посмотрим, смогу ли я дать вам такой рецепт.

Я вернулась к себе в комнату; наверняка он уже более или менее интоксицирован; когда он начал принимать наркотик? И почему? Я вздохнула. Еще один, кого я уложу на диван и попробую выпотрошить. Порой они выводили меня из себя, те, кто лежал здесь; на воле, на своих ногах они кое-как играли роль взрослых людей, а тут вновь становились грудными младенцами с грязными задами, и мне приходилось отмывать их от детства. Между тем я говорила безликим голосом, голосом разума и здоровья. Их настоящая жизнь проходила не здесь, моя — тоже; ничего удивительного, что я устала от них и от себя.

Я устала. «Лайковые перчатки», — говорила Надин. «Сдержанна и сурова», — сказал Скрясин; именно такой я им представляюсь? Такая ли я на самом деле? Я припомнила свои детские вспышки гнева, стук сердца в отрочестве и горячку минувшего августа; но все это уже далеко позади. Дело в том, что внутри у меня ничто не шелохнется. Я провела расческой по волосам, поправила макияж. Нельзя до бесконечности упорствовать в страхе, в конце концов устаешь; и потом, Робер начал писать книгу, он в прекрасном настроении; я уже не просыпалась по ночам, взмокнув от ужаса, и все-таки оставалась подавленной. Я не видела никаких причин для печали, нет; беда в том, что я делаюсь несчастной оттого, что не чувствую себя счастливой, я, верно, чересчур избалована. Взяв сумочку и перчатки, я постучала к Роберу. У меня не было ни малейшего желания никуда уходить.

— Вам не слишком холодно? Не хотите немного бумажного огонька? Он с улыбкой отодвинул кресло.

— Мне очень хорошо.

Разумеется. Роберу всегда было хорошо. В течение двух лет он радостно питался варевом из репы и брюквы и никогда не чувствовал холода: можно было подумать, будто он сам производит свое тепло на манер йога; когда я вернусь около полуночи, он все еще будет писать, закутавшись в шотландский плед, и удивится: «Сколько же сейчас времени?» О своей книге он рассказывал мне пока еще смутно, но у меня сложилось впечатление, что он ею доволен. Я села.

— Надин только что сообщила мне странную новость, — сказала я, — она едет с Перроном в Португалию.

Он с живостью поднял на меня глаза:

— Тебя это расстраивает?

— Да. Перрон не тот человек, которого подбирают и бросают: она слишком сильно привяжется к нему.

Робер положил свою руку на мою:

— Не беспокойся за Надин. Прежде всего меня удивит, если она привяжется к Перрону, в любом случае она быстро утешится.

— Не станет же она всю свою жизнь искать утешения! — возразила я. Робер засмеялся:

— Ничего не поделаешь! Тебя всегда будет шокировать, что твоя дочь спит с кем придется, словно парень. В ее возрасте я поступал точно так же.

Никогда Робер не желал считаться с тем, что Надин — не парень.

— Это не одно и то же, — сказала я. — Надин цепляется за мужчин, потому что, оставшись одна, не чувствует, что живет; это-то меня и беспокоит.

— Послушай, легко понять, что она боится оставаться одна, еще так свежа история с Диего.

Я покачала головой:

— Дело не только в Диего.

— Я знаю, ты считаешь, что в этом есть и наша вина, — сказал он с сомнением в голосе и пожал плечами. — Она изменится, у нее уйма времени, чтобы измениться.