Симона Бовуар - Мандарины

— Я знаю, что ты собираешься сказать мне, — продолжал он. — Ты считаешь, что ситуация становится невыносимой?

— Она уже невыносима, — ответил Ламбер. И с упреком взглянул на Анри: — У тебя есть право не любить де Голля, но ты мог бы соблюдать по отношению к нему доброжелательный нейтралитет. В статьях, которые ты отверг, Воланж блестяще разделил идею голлизма и идею реакции.

— Разделять идеи, да это детская игра! — сказал Анри. И добавил: — Итак, ты хочешь продать свои акции.

— Да.

— И будешь работать с Воланжем в «Бо жур»?

— Точно.

— Тем хуже! — сказал Анри. Он пожал плечами: — Вот видишь, оказывается, я был прав. Воланж проповедовал невмешательство, но он дождался-таки своего часа. И теперь поспешил окунуться в политику.

— Это ваша вина, — живо возразил Ламбер. — Вы во все привнесли политику! Если хочешь помешать тому, чтобы мир целиком политизировался, приходится заниматься политикой.

— Вы все равно ничему не помешаете! — сказал Анри. — Впрочем, спорить бесполезно: теперь мы говорим на разных языках, — добавил он. — Продавай свои акции. Только тут возникает одна проблема. Если мы поделим их на всех четверых, ситуация вновь станет такой, какую ты помог мне избежать. Надо бы договориться Люку, тебе и мне относительно человека, способного выкупить их.

— Выбирай кого хочешь, мне все равно, — сказал Ламбер. — Только постарайся найти такого человека поскорее; мне не хочется повторения того, что я сделал сегодня.

— Я буду искать, но дай мне время сообразить, — сказал Анри. — Тебя так сразу не заменишь.

Он произнес последние слова наобум, но Ламбер, казалось, был тронут; он обижался на невинные фразы, зато ему случалось приписывать теплоту ничего не значащим словам.

— Раз уж мы говорим теперь на разных языках, любой окажется лучше меня, — сказал он недовольным тоном.

— Ты прекрасно знаешь, что вместе с идеями какого-то человека существует еще и сам человек, — заметил Анри.

— Знаю, и это все усложняет, — сказал Ламбер. — Ты и твои идеи — это далеко не одно и то же. — Он встал. — Пойдешь со мной на праздник Ленуара?

— Может, нам лучше сходить в кино? — предложил Анри.

— Ну нет! Я не хочу пропустить такое зрелище.

— Ладно, заходи за мной в половине девятого.

Коммунистические газеты возвестили о чтении шедевра в четырех актах и шести картинах, где Ленуар «примирял требования чистой поэзии со стремлением обратиться к людям с поистине гуманным посланием». Во имя прежней парагуманитарной группы Жюльен намеревался сорвать этот сеанс. В статьях, опубликованных Ленуаром после его обращения в новую веру, было столько раболепного фанатизма, он вершил суд над своим прошлым и своими друзьями с таким злобным рвением, что Анри не без удовольствия готовился увидеть, как его загонят в угол. К тому же это был способ не хуже любого другого убить вечер: с тех пор как Поль заболела, он с трудом выносил одиночество. А кроме всего прочего, существовало еще и письмо Люси Бельом, которое сулило ему неприятности.

Зал был полон; коммунистическая интеллигенция собралась в полном составе: старая гвардия и многочисленное пополнение. Год назад многие из этих неофитов с возмущением изобличали ошибки и проступки коммунистов, а в ноябре вдруг прозрели; они поняли, что членство в партии может принести пользу. Анри спускался по центральному проходу в поисках места, и лица на его пути выражали злобное презрение. В этом отношении Самазелль был прав: его честность не вызывала у них ни малейшей признательности. Весь год он из сил выбивался, защищая «Эспуар» от давления голлистов, он решительно выступил против войны в Индокитае, против ареста мальгашских депутатов, против плана Маршалла: словом, он целиком поддерживал их точку зрения. Однако это не мешало им считать его продажным фальсификатором. Он дошел до первых рядов. Скрясин едва заметно улыбнулся ему, но молодые люди, окружавшие Жюльена, взглянули на Анри с неприязнью. Он вернулся назад и сел в глубине зала на ступеньку лестницы.

— Должно быть, я человек в духе Сирано де Бержерака {118} 118 Сирано де Бержерак Савиньон (1619—1918) — французский писатель и герой пьесы французского драматурга Эдмона Ростана (1868—1918), в которой создан романтизированный образ поэта, страдающего от грубости и пошлости окружающего мира. Ростан был любимым писателем отца де Бовуар, и в детстве она часто слышала в его исполнении отрывки из пьес этого автора. , — заметил он. — У меня одни враги.