Симона Бовуар - Мандарины

— Вы заказали мне номер?

Он по-прежнему виновато улыбался, однако было в его голосе что-то вызывающее:

— Нет!

— Нет! Я же просила вас по телефону!

— Я не слышал половину того, что вы говорили, — скороговоркой произнес он. — Ваш английский стал еще хуже, чем зимой, и вы строчили как из пулемета. Но это не имеет никакого значения. Мы сдадим вашу сумку в камеру хранения. Подождите меня здесь, — добавил он, когда мы вышли из машины у авиакасс. Он толкнул крутящуюся дверь, и я подозрительно следила за ним. Что означает такая забывчивость — небрежность или хитрость? Безусловно, для него, как и для меня, было ясно, что эту ночь я проведу в его постели; однако меня охватывала паника при мысли, что этим вечером у нас, возможно, не появится истинного желания. А я поклялась себе, что никогда больше не совершу такой ошибки: без желания лечь с мужчиной в постель. Когда Броган вернулся, я нервно сказала:

— Надо позвонить в гостиницу. Я не спала всю ночь; после обеда мне хотелось бы отдохнуть, принять ванну.

— Найти номер в Чикаго очень трудно, — ответил он.

— Поэтому надо попытаться найти его немедленно.

Ему следовало бы сказать: «Вы сможете поехать отдохнуть ко мне». Но он ничего не сказал. И кафетерий, куда он меня привел, вовсе не походил на уютный и теплый бар, который я себе вообразила: он был похож на привокзальный буфет. Бар, где мы очутились затем, тоже напоминал зал ожидания. Неужели весь день мы проведем в ожидании? Чего мы ждали?

— Виски?

— С удовольствием.

— Сигарету?

— Спасибо.

— Пойду поставлю пластинку.

Если бы, по крайней мере, мы могли поговорить спокойно, как раньше! Но Брогану не сиделось на месте: он ходил к стойке за бутылкой кока-колы, опускал жетон за жетоном в автомат для пластинок, покупал сигареты. Когда же наконец я заставила его позвонить, он так долго отсутствовал, что я решила, будто он исчез навсегда. Я определенно ошиблась в своих ожиданиях! Можно было подумать, что он нарочно старается обмануть их; он почти не имел ничего общего с тем человеком, который мне запомнился. Весна растопила твердую глыбу, в которую зима замуровала его; конечно, он не стал ни более миловидным, ни более гибким, однако выглядел почти элегантно, волосы у него были определенно светлые, глаза явно серо-зеленого цвета; на этом лице, показавшемся мне тогда бесцветным, я обнаружила выразительный рот, трепетные ноздри, утонченность, которая приводила меня в замешательство.

— Я ничего не нашел, — заявил Броган, когда снова сел рядом со мной. — В конце концов я обратился в ассоциацию гостиниц. Я должен позвонить туда немного погодя.

— Спасибо.

— Что вы хотите делать теперь?

— А если нам посидеть спокойно здесь?

— Тогда еще виски?

— Хорошо.

— Сигарету?

— Спасибо.

— Хотите, я поставлю какую-нибудь пластинку?

— Нет, прошу вас.

Наступило молчание, потом я начала разговор:

— Я видела ваших друзей в Нью-Йорке.

— У меня нет в Нью-Йорке друзей.

— Ну как же, а Бенсоны, которые нас познакомили.

— О! Это не друзья.

— Тогда почему два месяца назад вы согласились встретиться со мной?

— Потому что вы француженка и у вас имя, которое мне нравится: Анна. На мгновение он одарил меня улыбкой, которую тут же и отнял. Я сделала еще одно усилие:

— Что с вами сталось, как вы жили это время?

— Ежедневно я старел на один день.

— Мне кажется, вы скорее помолодели.

— Это потому, что на мне летний пиджак.

Снова воцарилось молчание, на этот раз я отступилась.

— Хорошо. Пойдем куда-нибудь. Но куда?

— Зимой вам хотелось увидеть игру в бейсбол, — с готовностью откликнулся он, — сегодня можно это сделать.

— Хорошо, пошли.

Очень мило было вспомнить о моих прежних желаниях; но он мог бы догадаться, что в данную минуту бейсбол нисколько не интересовал меня. Не важно. Самое лучшее, что нам оставалось, это убить время в ожидании... в ожидании чего? Растерянным взглядом я следила за людьми в шлемах, которые бегали по лужайке ярко-зеленого цвета, и с тревогой твердила про себя: убить время! А ведь нам нельзя было терять ни единого часа. Четыре дня — это так мало, надо спешить: когда же мы наконец встретимся?

— Вам скучно? — спросил Льюис.

— Я немного замерзла.

— Уйдем отсюда.

Он повел меня сначала в зал для боулинга, где мы пили пиво, глядя, как падают кегли, потом в таверну, где механические пианино числом пять по очереди отбивали затасканные музыкальные такты, затем в аквариум, где зло гримасничали рыбы. Мы садились в трамваи, в метро; в метро мне нравилось: уткнувшись лбом в стекло первого вагона, мы ныряли в умопомрачительные туннели, расцвеченные бледно-голубыми лампочками, рука Брогана поддерживала меня за талию, и наше молчание походило на доверительное молчание любовников; зато по улицам мы шагали на расстоянии друг от друга, и я с тоской чувствовала: мы молчим, потому что нам нечего друг другу сказать. Где-то во второй половине дня мне пришлось признаться, что мои расчеты были ошибочны: через неделю, даже завтра этот день уйдет в прошлое, и вот тогда я возрадуюсь; но сначала надо было прожить его час за часом, и на протяжении всех этих часов какой-то незнакомец по своему усмотрению располагал моей судьбой. Я испытывала такую усталость и такое разочарование, что мне захотелось остаться одной.