Ганс Носсак - Кассандра

Сказать вам, почему я вообще с ней заговорил, устроил ей что-то вроде допроса? Когда она, никем не званная, пришла в палатку Агамемнона, я на секунду заподозрил было, что она собралась его убить. Из мести за гибель ее народа или еще там почему. Слыхали мы про таких женщин. Но, конечно, с первых же слов я убедился, что она на это совершенно не способна; сейчас мне эти подозрения совсем уж смешны. Видите, что выходит, когда человек становится слишком недоверчивым.

Отец усмехнулся про себя и надолго замолчал. Мать, казалось, всецело поглощена была своим рукодельем. Я ждал-ждал, а потом, сгорая от любопытства, не утерпел и спросил:

- Так что же ей надо было от Агамемнона?

- По-моему, она и сама этого не знала. Просто пришла, как будто ее позвали. Менелай давно уже ушел опять к своей Елене, а мы с Агамемноном сидели в палатке. То и дело приходили слуги и солдаты за распоряжениями и приказами насчет завтрашнего отплытия. Мы, стало быть, были вовсе не одни. Вдруг занавес палатки поднялся, и бесшумно вошла Кассандра. Мы все замолчали и с удивлением уставились на нее.

"Чего ты хочешь?" - спросил царь.

"Я хотела бы поговорить с тобой", - ответила она. Ее голос походил скорее на низкий звучный шепот - был очень тих, но тем более внушителен, и не расслышать его было невозможно.

"Говори. В чем дело?" - сказал Агамемнон.

"Мне нужно поговорить с тобой наедине".

После пылавшего снаружи полдневного зноя в палатке так приятно ощущался прохладный полумрак. Но на самом ли деле так было, или это нам просто показалось, только с приходом Кассандры полумрак в палатке будто на несколько оттенков сгустился. Я сидел в стороне и украдкой следил за царем.

Он очень изменился за последние годы. Уже ничего не осталось от прежних его великолепных царственных манер, так привлекавших людей или - что тоже бывало - их задевавших. Его нынешняя сдержанность могла бы показаться безупречной, если б она не исключала всякую теплоту и не отстраняла всякую попытку доверительности. Серые глаза его смотрели на все безучастно-оценивающе, будто возложенный им на себя долг он уже не принимая близко к сердцу и лишь хотел довести начатое дело до конца. Изжелта-бледные щеки, бескровные губы - все как бы втянулось вовнутрь, и, короче говоря, его лицо, поседевшие жидкие волосы, скудная, неухоженная борода - все словно окаменело, и, похоже, на это впечатление он и рассчитывал. Конечно, немудрено было, что вечные промахи и бремя непосильной ответственности доконали его. А может, и заботы о домашних делах добавили свое. Слухи о предательстве Эгисфа и о неверности Клитемнестры донеслись и до нас из-за моря. Все войско перешептывалось о том. Едва ли эти слухи могли миновать Агамемнона. Но когда именно и что именно он услыхал - этого не знал никто. Мы не отваживались заговорить с ним об этом, даже Менелай, привыкший молоть языком. Но молчали мы даже не из трусости, внутреннее чувство подсказывало нам, что тем мы ускорим его падение. А нам важнее всего было до самого конца охранить царя.

Да, я очень уважал Агамемнона. Любить-то его никто не любил, большинство даже ненавидело. За власть, которой он обладал, за его заносчивость и честолюбие, за его пороки, за ошибки, которых он наделал немало. Но ненавидеть легко. А кто другой лучше его выполнил бы столь неблагодарную задачу? Когда разгорался спор, я всегда становился на его сторону. Он был человечнее их всех.

Я всегда радуюсь, когда мне представляется возможность повторить эти отцовские слова. Я не устаю их повторять по любому поводу, чтобы научить уму-разуму этих нынешних, тех, кто позволяет себе судить Агамемнона, не имея на то никаких прав. Пилад тоже не иначе как с почтительной любовью говорил о царе, но Пилад-то был тогда совсем юношей, и само собой разумеется, что он его боготворил. А суждение моего отца имеет совсем другой вес.

- И вот в тот момент, - продолжал отец, - когда я украдкой покосился на него, лицо его, обращенное к Кассандре, словно вдруг раскрылось. А когда я вслед за тем повернулся к ней - она все еще стояла в проеме палатки, - мне почудилось, будто этот сгустившийся полумрак, так поразивший меня с появлением Кассандры, лишь бесплотной завесой реял посреди палатки меж ними и связывал их. Но я не исключаю, что все это я себе только вообразил.

Не знаю, как долго это длилось, а потом Агамемнон сказал: "Ты же видишь, я занят". И Кассандра, по-моему, совсем уж собралась покинуть палатку. Но тут в разговор вступил я.

"Пускай же Кассандра подождет здесь, - сказал я. - Тут прохладней, а я все равно скоро уйду - надо присмотреть за солдатами".