Ганс Носсак - Спираль

А может, каждый, думая о другом, считает, что уж тот-то наверняка все знает о своем деле и потому бесполезно и даже неприлично будет проронить хотя бы словечко о нем. Что касается меня, то это предположение слишком поспешно, и мне претит мысль рассматривать себя как некое исключение.

Как бы то ни было, затрагивая сей вопрос даже вскользь, надо соблюдать сугубую осторожность. Люди либо вообще не верят, что тебя это интересует, либо пытаются уклониться от прямого ответа. Даже молодой викарий, который настолько печется об искренности, что это просто губит его - конечно, я не показываю виду, будто знаю эту его слабость и будто она беспокоит меня, даже наш викарий изумился и постарался как-то обойти мой вопрос. Внутреннее чувство подсказывало мне, что я причинил ему боль.

- Если вы и правда не знаете... - сказал он и поглядел на меня с сомнением.

- Я знаю все, что произошло со мной с тех пор, как я нахожусь здесь, ответил я. - Я знаю также все, что я сделал неправильно и за что, соответственно, несу наказание. У меня хорошая память. Почему вы во мне сомневаетесь? Но как я могу знать, что было раньше? Я принял все как должное, никогда ничего не старался толковать вкривь и вкось. Да и зачем, собственно? Только сейчас, честно говоря, я стал интересоваться моим делом. Ведь если я вдруг окажусь здесь не нужен больше и под предлогом помилования меня отсюда выгонят... Неужели вы это не понимаете? Не понимаете, как я ненавижу слово "помилование"! До сих пор мне казалось, что под этим скрывается нечто хорошее. А теперь... да, я подозреваю всех людей, которые примеривают это слово ко мне. Поверьте, у меня есть свои причины, подозрения мои не напрасны. Я оказался здесь лишним, вот в чем суть, мое место понадобилось кому-то другому, потому и приняли решение: гнать его отсюда! Помилуем этого малого и избавимся от него раз и навсегда. Разве это не так?

- Нет, это не так, - сказал викарий печально.

- Тогда, будьте добры, посмотрите еще раз мое дело. Все важное находится в этом деле. Но, разумеется, мне не позволят заглянуть в него. А вам это, конечно, разрешат. Может быть, это будет интересно.

- Официальные бумаги не моя стихия, - заметил он.

- Окажите любезность, - попросил я. - От этого для меня многое зависит. Вероятно, мне тогда будет легче переварить это дурацкое помилование. Все равно я соглашусь на него только в самом крайнем случае. Не хочу пользоваться своей властью. Не хочу открыто демонстрировать ее. Нехорошо это. Всегда лучше, когда люди считают, будто только им принадлежит власть. Для них это такая большая радость. Но скажите мне, пожалуйста, совершенно честно только одно; имеет ли все это отношение - не знаю, как правильно сказать, простите меня, - имеет ли это отношение к богу?

- О боге ничего не говорится в официальных бумагах, - ответил он, побелев как полотно.

- Откуда же вы это знаете, если не смотрели официальных бумаг? Потому я и говорю, может, они и для вас оказались бы интересными.

- Бог не интересен, - прошептал он.

- Ну ладно, мне безразлично. Поступайте, как знаете. Я только высказываю предположение. Если человек оказался в такой беде, в какой оказался я, ему приходят в голову смешные мысли.

- Это не смешные мысли. Но вы заблуждаетесь. Вы совершаете ужасную ошибку.

- Как же мне не заблуждаться, ваше преподобие, если меня без конца вводят в заблуждение. Я никогда не утверждал, будто все знаю. Наоборот, я всегда чувствовал себя очень неуверенно. Просто я прятался, возводя между собой и миром стену молчания. Но заблуждаюсь я или не заблуждаюсь, я не признаю ни за кем права помиловать меня, прежде чем он объявит - зачем и почему. Сперва пусть мне покажут предписание.

- Это не имеет отношения к предписаниям.

- К чему же это имеет отношение? Чего мы должны придерживаться?

- Наберитесь терпения. Я подумаю, что для вас можно сделать.

- Хорошо. Я наберусь терпения, ведь я вам доверяю. Вы первый человек, с которым я вообще говорю по душам. Мне хочется, чтобы вы были счастливы, ваше преподобие. Простите.

Я предвосхитил события. Вопрос стал для меня по-настоящему животрепещущим только несколько недель назад, и притом после одного замечания бухгалтера из отдела снабжения. Меня к нему прикрепили для оформления новых поступлений. Наш бухгалтер - это пожилой приятный господин с лысиной и с усами, которые, свисая, закрывают ему верхнюю губу. Во время короткого перерыва он отделил часть своего завтрака и дал ее мне; насколько я знаю, это запрещено, но, разумеется, не в моих правилах обижать бухгалтера. Поэтому я взял предложенный мне бутерброд.