Амели Нотомб: Влюбленный саботаж

Враг же подобен мессии.

Одного врага достаточно, чтобы человек воспрял духом.

Благодаря врагу это несчастье под названием "жизнь", становится эпопеей.

Христос был прав, говоря: "возлюби врага своего".

Но он делал из этого нелепый вывод, что нужно примириться со своими врагами, подставить левую щеку и так далее.

Как бы не так! Если помириться c врагом, он станет другом.

А если больше не будет врагов, придется искать новых. И опять все сначала.

Так далеко не уедешь.

Значит, нужно любить своего врага, но не говорить ему об этом. А главное, ни в коем случае не мириться с ним.

Перемирие это роскошь, которую человек не может себе позволить.

И доказательство тому - новые войны, которыми всегда кончается мирное время.

Мир вредит человечеству, война же влияет благотворно.

А значит, нужно философски смотреть на некоторый вред, наносимый войной.

Ни одна газета, ни одно информационное агентство и ни один учебник истории никогда не рассказывали о мировой войне в Сан Ли Тюн, которая продлилась с 1972 по 1975 год.

Так с юных лет я поняла, чего стоит цензура и дезинформация.

А иначе, разве можно было умолчать о трехлетнем военном конфликте, в котором приняли участие десятки наций, и во время которого совершались страшные зверства?

Газеты обошли нас вниманием, потому что средний возраст бойцов равнялся десяти годам.

Ну, так что ж, дети уже ничего не значат для истории?

После международной конференции 1972 года какой-то ябеда рассказал родителям о том, что мы затеваем войну.

Взрослые поняли, что это неизбежно, и что помешать нам нельзя.

Однако, новая война с немцами-детьми могла осложнить отношения с их родителями. В Пекине некоммунистические страны должны были жить в мире друг с другом.

Делегация от родителей выдвинула свои условия: "пусть будет мировая война, раз уж это неизбежно, но ни один западный немец не должен считаться врагом".

Нас это ничуть не смутило: нам хватало и восточных немцев.

Но взрослые хотели большего: они требовали, чтобы западных немцев приняли в армию Союзников. Мы не могли на это решиться. Ладно, мы не будем их трогать, но сражаться с ними плечом к плечу казалось нам противоестественным. Впрочем, и сами западные немцы не были с этим согласны, в чем и просчитались, потому что им, беднягам, пришлось стать нейтральной стороной и умирать со скуки.

(За исключением нескольких предателей, перешедших на сторону Востока: единичные измены, о которых никогда не упоминали)

Итак, по мнению родителей, все было в порядке: войну детей они принимали за войну против коммунизма. Я свидетельствую, что дети так никогда не считали. Только немцы были нашими лучшими врагами. В доказательство можно сказать, что мы никогда не дрались с албанцами и прочими болгарами из Сан Ли Тюн. Их было мало, и они остались вне игры.

Про русских вообще нечего говорить, они жили в отдельном поселении. Другие страны востока располагались в Вай Чжао Та Лю, кроме югославов, которых нам не за что было преследовать, и румын, которых взрослые запретили нам трогать. В те времена считалось хорошим тоном иметь румынских друзей.

Это было единственное вмешательство взрослых в ход войны. И я подчеркиваю, что нам это было совершенно безразлично.

В 1974 году я была самым младшим солдатом союзной армии, мне было 7 лет. Старшему из нас было 13, и он казался мне стариком. Основной костяк составляли французы, но больше всего было африканцев: наши батальоны заполняли камерунцы, малийцы, заирцы, марокканцы, алжирцы и прочие. Были еще чилийцы, итальянцы и те самые румыны, которых мы не любили, потому что нам их навязали, и которые были похожи на официальную делегацию.

Бельгийцев было трое: мой брат Андре, моя сестра Жюльетт и я. Других детей нашей национальности не было. В 1975 году прибыли еще две очаровательные маленькие фламандки, но они были безнадежными пацифистками, и от них не было никакого толка.

С 1972 года в армии был создан мощный блок из трех самых надежных, как в дружбе, так и в бою, стран: Франции, Бельгии и Камеруна. У камерунцев были чудные имена, они громко разговаривали и все время смеялись, их все обожали. Французы казались нам забавными: с искренним простодушием они просили нас сказать что-нибудь по-бельгийски, отчего мы хохотали. А также они часто упоминали некоего незнакомца, чье имя - Помпиду - меня ужасно смешило.

Итальянцы были славой или бедствием: среди них было столько же трусов, сколько храбрецов. А их героизм зависел от настроения. Самые отважные из них могли оказаться самыми трусливыми на другой же день после совершенного подвига. Среди них была наполовину итальянка, наполовину египтянка по имени Джиан. Ей было 12 лет, рост 170 сантиметров, а вес 65 килограмм. Она была нашим главным козырем: она одна могла обратить в бегство немецкий патруль, а видели бы вы, как она дралась. Но она продолжала расти, и это сказывалось на ее характере. В те дни, когда Джиан "росла", она была совершенно непригодной и не внушала нам доверия.