Шон О'Фаолейн - Безумие в летнюю ночь

- Он вам и про это рассказывал? Было дело. Мы со Стиви в каких только передрягах не побывали.

Она замолчала. Потом еле слышно, дрогнувшим голосом спросила:

- Ты и его девчонку знаешь?

- Девчонку?

- Ага. Стиви мне много чего о ней рассказывал. Говорил, что и ты ее знаешь. Скажи, где она сейчас?

Как она ни старалась сдерживаться, голос помимо воли выдавал ее столько в нем было страсти, напора. Я не хотел попасться на ее деревенские хитрости и при свете, падающем из оконца, поглядел ей в лицо, как обычно глядят в лицо человеку, которому не верят: глаза в глаза, чтобы дознаться об истине. Уловив мои колебания, она еще сильней вцепилась в меня.

- Говори!

- Вы и есть девчонка Стиви, кто еще? - отшутился я.

- Скажи, парень! Она писала Стиви в тюрьму, верно? Христа ради, скажи!

Теперь она держала меня за обе руки, едва не налегая тяжелой грудью; она придвинулась так близко, что я различал мешки у нее под глазами, полуоткрытый рот, влажный и чувственный, гневную складку между бровей. Ветер тряханул густую листву каштанов, она окропила нас, и тут из готического оконца на их мокрую листву, на ее грудь, плечи, колени упал свет. На какой-то миг мне показалось, что синий фартук топорщится на ее чересчур пышных, чересчур роскошных бедрах. Я ничего не сказал, и она тряханула меня как собачонку и так рявкнула, что - хочешь не хочешь пришлось ответить.

- Откуда мне знать? - сказал я. - Она просто присылала нам, Стиви то есть, письма, ну и сигареты там, фрукты и всякое такое - только и всего. Откуда мне знать?

Она оттолкнула меня так, что я чуть не налетел на велосипед.

- Чуяло мое сердце, что так оно и есть, - взвыла она. - Как мне сказали, я сразу почуяла, что так оно и есть.

- Мало ли кто мог писать Стиви...

- Он отпирался. Говорил, сроду не получал от нее никаких писем.

Поразительно, как далеко разносится порой голос на открытой местности. Под деревьями голос ее звучал так гулко, что я испугался: чего доброго, ее еще услышат в Усадьбе или в деревне.

- Обманщик. Он на ей женится. На ей, а то на ком же. Вот потаскуха. А теперь еще чего затеял.

От ярости ее большие груди ходили ходуном.

- Затеял? - переспросил я. - А что он такое затеял?

- Кто Кочетта в расчет принимает? А мне бы, дуре, поостеречься. Но Стиви, Стиви-то каков. Наобещал с три короба. Сказал, что кто-кто, а он меня не обидит. Не пойду я за него. Не пойду ни за что. Не пойду, и весь сказ!

Она повернулась и кинулась к сторожке, поселив во мне предчувствие, что и в Усадьбе, и в поместье, и во всем крае идет своя бурная жизнь, а значит, нечего и рассчитывать на те несколько дней покоя, о которых я мечтал последний час, пока катил меж живых изгородей. Внезапный ливень прекратился, пока я брел по заросшей мхом аллее, затененной неподрезанными деревьями и кустами гардении, но я едва заметил это. В ласковом влажном воздухе все, даже сорняки, пробивающиеся сквозь гравий, струило свои ароматы; когда я приблизился к Усадьбе, я едва не принял высокие темные кипарисы, вырисовывавшиеся в слабеющем свете на фоне неба, за столбы дыма. Когда я глянул с последнего перед Усадьбой уступа на долину, откуда сквозь очищенный ливнем воздух доносился рокот Брайда, я почувствовал себя чуть ли не обманутым в своих ожиданиях, настолько был уверен, что навстречу мне по холмам как привидение или долговязое чудище помчит старый распутник.

Следуя полученным указаниям, я отыскал черный ход и через комнаты дворни прошел в просторную кухню. Ее заливал бледный немигающий свет свечи, под столом стояла миска с пыльным молоком, перед тлеющими углями, зевая, потягивалась старая овчарка. Радуясь возможности отдохнуть, я сел у очага и попытался разобраться, чем расстроена девушка из сторожки, чем вызваны ее яростные нападки на Стиви, ее крики: "Не пойду я за него. Не пойду". Но чуть ли не сразу послышались дробящие гравий шаги, и она влетела в комнату.

- Подкинь-ка торфу, парень, - с ходу скомандовала она. - И раздуй огонь.

Пока я подкладывал бурые комья и раздувал огонь, она принялась собирать мне ужин. Тут за дверью снова раздались шаги, и она, предупреждающе погрозив мне кулаком, впустила Стиви. Ее он приветствовал кратким: "Здорово, Джипси". Меня - сердечным: "Сколько лет", потряс мою руку и сказал, как рад меня видеть целым и невредимым.

- Поставь чайник, Стиви, парню ужинать пора, - и услала меня по воду к дождевой бочке.

Я вышел и, проходя мимо окна, увидел, как она там рвется из его рук, точно пойманный зверь. Однако когда я вернулся, она по-прежнему хлопотала у стола, а он, склонясь над очагом, нагнул пониже подвешенный над очагом пузатый железный чайник, чтобы легче было налить его. Растянувшись в ветхом плетеном кресле, я смотрел, как он молча снует враскачку по кухне, находит каждую вещь там, где ей и положено быть, - русая копна волос курчавится надо лбом и на затылке, точно руно горной овцы, забубённую голову повесил, а плечи ссутулил еще больше обычного.