Ричард Олдингтон - Все люди - враги

"Я англичанин, я англичанин, я англичанин!"

- Ну, а как же. Я горжусь своим английским акцентом. Если бы я не был англичанином... Я хотел бы быть англичанином.

- Ого! - вскричала Кэти, смеясь. - Ведь ты только что уверял, что не хочешь быть патриотом и собираешься, как это ты сказал... навострить стрекача.

- А ты разве не гордишься тем, что ты австриячка? Это означает, что ты гордишься собой и той страной, из которой происходишь. Но ведь это же не значит быть кретином и позволять толкать себя на преступление или на какие-то бессмысленные вещи, потому что какому-то идиотскому правительству угодно, чтобы ты совершал их. Есть другие, более высокие жизненные мерила, чем у этих мрачных пещерных людей. Да ну их к черту!

- Ты мой дорогой, любимый, я не знаю, говоришь ли ты глупости, или очень умные вещи, но я знаю, что сердце мое раскрывается, как цветок, как цикламен, полный меда, для тебя, оттого что мы здесь вдвоем с тобой и говорим так, как говорили когда-то.

Я так счастлива, что даже не могу больше есть меда! Если мне теперь и взгрустнется порой, это ничего, ты не обращай внимания. Нужно время, чтобы привыкнуть не быть одинокой и несчастной.

Тони нагнулся и поцеловав ее руку. Заметив, что она позавтракала, он пошел в свою комнату, принес сигареты, спички, блокнот и вечное перо.

- Можно набросать телеграммы, пока мы курим, - сказал он. - А потом, попозже, мы пойдем на пьяццу и узнаем, сколько будет стоить переслать сундук из Вены. Он большой у тебя?

- Нет. И там такие жалкие маленькие вещицы, что вряд ли стоит их пересылать. Но там твои письма и бусы, которые ты подарил мне накануне нашего отъезда с Эа. Ты помнишь? Они были так дороги мне все это время, что я даже и сейчас не могу расстаться с ними. И потом, Тони...

- Что?

- Есть еще одна вещь - только одна, - которую я должна тебе сказать, прежде чем принять все твои щедрые дары, нет, пожалуй, две. Первая - я так хочу быть твоей возлюбленной, что не променяла бы это счастье даже на перспективу стать императрицей или... или пресвятой девой. Вторая - я не собираюсь висеть у тебя на шее. Ты всегда можешь в любую минуту уйти от меня, если захочешь.

- Я не хочу.

- Ну, а может быть, захочешь. Я это и хочу сказать.

- Не знаю, так ли я великодушен, как ты, Кэти, - задумчиво сказал Тони. - Мне было бы ужасно досадно, если бы ты захотела уйти. Но, может быть, через тридцать три года...

- Почему через тридцать три?

- Потому что мне сейчас тридцать три. Это уже вторая половина жизни. Первая принадлежала тебе, и у нас ее украли. Вторая должна быть твоей. Ну, я пойду одеваться, пока ты напишешь эти телеграммы.

- Право, не стоит посылать телеграммы из-за моих вещей, - сказала Кэти. - Если мы отправим сегодня письмо по почте,, они получат его в понедельник утром.

- А тебе твой сундук нужен здесь? - спросил Тони.

- Не очень.

- Тогда напиши своей квартирной хозяйке, чтобы она уложила вещи, и сообщи агентству Кука в Вене, чтобы они забрали твой сундук, послали Куку в Неаполь. Мы уплатим при получении. Пошли хозяйке эти пятьдесят лир на расходы.

- Нет. У меня отложена квартирная плата за неделю и десять австрийских шиллингов. Я пошлю их.

- Хорошо, - сказал Тони, хотя ему было очень неприятно, что она посылает свои последние деньги.

Как сделать, чтобы она взяла их у него? Он пошел к себе в комнату, вымыл руки, оделся, достал чистое полотенце и закрыл им от мух подносы с завтраком.

- Какую же телеграмму ты сочинила своему гнусному хозяину? - спросил ом.

- Ах, это ужасно трудно, и получилось как-то глупо. Я так написала: "Глубоко сожалею вернуться не могу поступила другую службу". Хорошо?

- Пф... Ты уж слишком вежлива. Это ведь деловой народ, у них нет никаких чувств. Телеграфируй так: "Предупреждаю немедленном уходе со службы не вернусь". Нечего церемониться с этими свиньями.

- Я не буду посылать телеграммы, - заявила Кэти, разрывая листок бумаги. - Зачем нам зря тратить деньги? Я просто напишу сейчас на листочке то, что ты сказал, и подпишу. Сойдет?

- Великолепно. Нечего церемониться. Какой мерой вы мерите, такой и вам отмерится. Когда ты подпишешь, мы пойдем.

Уйти оказалось, однако, не так-то просто. Во дворе Мамма и Баббо пожелали насладиться своей долей участия в этом маленьком спектакле, они встретили их с улыбками, изъявляли радость, что синьорина осталась, спрашивали, не могут ли они сделать что-нибудь, чтобы ей было удобнее. Тони видел, что они сгорают от желания узнать, что произошло, но но осмеливаются спросить.