Джон Чивер - Ангел на мосту

Мальчик уехал. Стритер это понял, хотя Кейт ему ничего не сказала. Просто в комнате сделалось просторнее. В середине урока герцог Римский в купальном халате и домашних туфлях прошлепал мимо с миской супа, которую он нес прихворнувшей сестре. У Кейт был утомленный вид; впрочем, она всегда ведь казалась усталой. Когда урок пришел к концу и Стритер поднялся со стула и ждал, что она что-нибудь сообщит ему о Чарли и о дядюшке Джордже, она поздравила его с успехами в итальянском языке и попросила к следующему уроку кончить «Обрученных» и купить «Божественную комедию».

Она родилась в Наскосте, и годы ее детства были отмечены двумя знаменательными событиями — чудесным возвращением бриллиантов и зимним явлением волков на Виа Кавур. Когда ей было десять лет, грабители вошли после обедни в церковь Сан-Джованни, взломали раку Пресвятой Девы и выкрали оттуда бриллианты — дар мадонне от одной княгини в награду за чудесное исцеление от недуга печени. На другой день после ограбления дядя Серафино, возвращаясь с поля, увидел у входа в пещеру, в которой этруски некогда погребали своих мертвецов, осиянного юношу. Юноша поманил дядю Серафино рукой, но дядя Серафино испугался и убежал. Дядюшка в тот же день слег в жестокой лихорадке, позвал священника и рассказал ему все, а тот пошел к пещере и нашел принадлежащие мадонне драгоценности среди кучи сухих листьев, на том самом месте, где стоял виденный дядюшкой ангел. И в том же году пониже фермы кузина Мария увидела на дороге дьявола: он был с рогами, острым хвостом и в ярко-красном тесно облегающем одеянии — словом, точь-в-точь такой, каким его рисуют на картинах. В год большого снегопада Клементине было четырнадцать лет. Как-то вечером она пошла к фонтану за водой и на обратном пути, уже подходя к башне, в которой они тогда жили, увидела волков. Стая в шесть или семь волков поднималась по заснеженной лестнице Виа Кавур. Она уронила кувшин и взбежала в башню; от ужаса ее язык сделался тяжелым и неподвижным, но она закрыла дверь и хорошенько разглядела волков в щелку: они были угрюмее собак, сквозь клочковатую шерсть проступали ребра, а изо рта капала кровь задранных ими овечек. Ей было страшно, но она не могла оторваться и смотрела как зачарованная на переступавших по снегу волков. Они казались ей то ли душами умерших, то ли гонцами таинственных темных сил, которые, как известно, — Клементина это знала точно — обволакивают самую сердцевину жизни. Если бы волки не оставили следов на снегу, она решила бы, что это было всего лишь видение. Семнадцати лет она сделалась donna di servizio [9] Служанка (ит.) . одного не очень знатного барона, владельца виллы на пригорке, и в тот же год Антонио, с которым она работала в поле, назвал ее однажды в летние сумерки розой, покрытой росой, и у нее закружилась голова. Она исповедалась в своем грехе священнику, покаялась перед ним и получила прощение. Но когда она пришла к священнику с таким же признанием в шестой раз, он сказал, что им следует обручиться, и Антонио сделался ее fidanzato [10] Жених (ит.) . . Мать Антонио отнеслась к их помолвке неблагосклонно, и вот прошло три года, Клементина по-прежнему оставалась его розой, покрытой росой, а Антонио — ее fidanzato, но всякий раз, как они заводили разговор о браке, мать Антонио принималась рвать на себе волосы и визжать. Осенью барон предложил Клементине ехать с ним в Рим в качестве служанки, и она не могла отказаться: ведь она всю жизнь мечтала посмотреть своими глазами на папу и пройтись по улицам Рима, освещенным электричеством!

В Риме ей пришлось спать на соломе и умываться в ушате; зато улицы были и в самом деле великолепны. Правда, гулять по ним ей приходилось мало, она была завалена работой. Барон обещал ей двенадцать тысяч лир в месяц, но вот прошел первый месяц, и он не заплатил ей ничего, второй — то же самое, а кухарка сказала, что барон имеет такое обыкновение — вывезти девушку из деревни и ничего ей не платить. Однажды вечером, открывая ему дверь, она в учтивейших выражениях попросила его уплатить ей жалованье; барон ответил, что он предоставил ей жилье, вывез в новые места, благодаря ему она повидала Рим и, требуя от него еще чего-то, она ведет себя, как самая последняя невежа. Ей не в чем было выйти на улицу — не было пальто, туфли продырявились, — и питалась она объедками с баронского стола. Ей даже не на что было уехать обратно в Наскосту. Она поняла, что придется поискать другого хозяина. Через неделю двоюродная сестра кухарки нашла ей место. Работы оказалось еще больше, чем у барона, надо было не только убирать, но и шить на хозяйку, а между тем к концу месяца ей и здесь не заплатили. Она отказалась закончить платье, которое синьора просила ее сшить к званому обеду, сказав, что не окончит его, пока ей не заплатят жалованья. Синьора очень рассердилась, рвала на себе волосы, но деньги все же заплатила. Тогда двоюродная сестра кухарки сказала, что знает одно американское семейство, куда требуется донна. Клементина запихнула всю грязную посуду в духовку, чтобы создать впечатление, будто на кухне прибрано, забежала в церковь Святого Марчелло помолиться и понеслась на другой конец Рима, где жили американцы; ей казалось, что все девушки, которых она обгоняла по дороге, нацелились на то же место. Американская семья состояла из четырех человек двух взрослых и двоих детей — мальчиков. Люди они были вежливые, но немного меланхоличные и — это сразу бросалось в глаза — глуповатые. Они предложили ей двадцать тысяч лир в месяц и, показывая просторную комнату, которая ей отводилась, выразили надежду, что она не найдет ее слишком неудобной. На следующее же утро Клементина перевезла свои вещи к американцам.