Ян Отченашек - Хромой Орфей

- Я полагаю, что все в абсолютном порядке, пани Гедва, - снисходительно произнес адвокат, прикрывая ладонью руку хозяйки дома; но тут же вспомнил что-то, хлопнул себя по лбу и вытащил из портфеля бумажку с отпечатанным на машинке текстом. - Еще одна мелочь. Я подготовил небольшое заявление, и, думаю, будет хорошо, если этот юноша подпишет его. - Он снисходительно протянул бумагу через стол. - На первый взгляд это пустая формальность, но после войны она облегчит... того-с... безболезненное разрешение всего дела. Юношу я лично знаю, а посему... того-с...

Алена прочитала бумажку через плечо матери и взорвалась:

- Нет! Не допущу я такого свинства! Войта не подлец какой-нибудь!..

Милостивая пани легким толчком заставила ее сесть на место и сама заговорила своим бархатным голосом:

- Нет, правда, доктор, я думаю, это излишне, да к тому же и унизительно. Он Алену любит, потому и согласился. Кроме того, мы знаем его с детства. Его мать - женщина чрезвычайно набожная и порядочная. Я сама очень люблю его и уверена в его безусловной честности...

- Но, конечно, конечно, моя дорогая! - с невозмутимой улыбкой пошел на попятный адвокат, быстро пряча бумажку в портфель. - Вы только поймите... того-с... мою точку зрения. Я стараюсь, естественно, защитить прежде всего интересы Алушки...

- Не предоставите ли вы это мне самой, доктор? - невежливо перебила его Алена. - И будьте любезны, не называйте меня "Алушка"! Ваша заботливость выводит меня из себя!

- Колоссально, Алка! - захохотал Алеш, сделав рукой одобрительный жест. К черту адвокатскую осторожность! Я сгораю от нетерпения, честнaя невеста! Отпразднуем так, что небу станет жарко...

- Бездельник, - обругал сына Годек, впрочем, без всякой злобы, скорее с некоторой гордостью.

- Будь добра, сбавь немножко тон, - одернула милостивая пани свою дочь, взглядом прося прощения у Годека. - Ты достаточно взрослая для того, чтоб понять: пан доктор относится к тебе, как родной отец. Ужасная молодежь, друг мой! Я совершенно ее не понимаю.

- Оставьте ее, - весело вступился Годек за Алену, которая в ярости кусала ногти. - Молодежь на то и существует, чтоб приводить в ужас родителей. И Алеш такой же, вы сами сейчас слышали. А я нынешней молодежи никак не завидую. Эта война и все прочее - жестокое для них испытание. Сами видите, какие шаги приходится предпринимать. Алушка... того-с... взволнована, и это понятно. Что ж, завтра всему будет конец. Итак, вы говорите, этот юноша...

Звонок прервал его; милостивая пани с трогательно-просящим видом прижала палец к губам.

- Это, верно, он. Прошу всех вас быть поделикатнее. А главное, вас, Алеш. Алена, поди открой!

Со стены прямо на него взирает надутое лицо президента страны, рядом водянистыми очами сам фюрер всматривается в тысячелетие. Войта заметил, как муха, слабая после зимней спячки, ползет по стеклу, от молодцеватой челки на лбу фюрера к усам; вот она перелетела на стол, села у локтя совершающего обряд - он был в темном пиджаке - и направилась к документам, разложенным на плюшевой скатерти; развернула сетчатые крылышки, закружилась вокруг благородной; головы чиновника, совершающего обряд, - з-з-з-з, з-з-з-з, чиновник незаметным движением головы прогнал назойливую нарушительницу, а из его медоточивых уст слова так и сыпались; заведенный органчик в нем болтал о хрупкости супружеского счастья, о подводных рифах жизни, о верности до гроба, об обязанностях перед государством, над которым простерта хранительная десница сражающейся империи, но нетрудно было понять, что думает чиновник совсем о другом и работает у него только язык; он, наверно, не успел как следует доесть второй завтрак, в уголке рта у него осталась хлебная крошка.

Войте приятно было следить за мухой. Теперь она полетела к окну, стукнулась о стекло. Войта покосился на Алену, та стояла рядом с таким видом, будто слушает этот поток никому не нужных слов, а сама с трудом подавляла зевоту. Солнце, бившее в широкие окна, двумя пыльными столбами налегло ей на плечи. Она была хороша; до того хороша, что сердце у него отчего-то вдруг сжалось. Сзади них стояли только Годек с сыном; тот лениво рассматривал линию невестиных бедер, обтянутых простой юбкой. Милостивая пани стояла в сторонке в неброском костюме, отлично подчеркивавшим моложавость ее фигуры, и лицо ее под слоем пудры не отражало никакого волнения, которое следовало бы испытывать матери на свадьбе дочери; в лице милостивой дани, было одно лишь заметное нетерпение да еще затаенный гнев. Господи, когда же этот человек кончит?