Жорж Перек - Вещи

На многие километры тянулась каменистая, серая, необитаемая земля. Там ничего не произрастало, кроме редких пучков желтой колючей травы. Им казалось, что они часами катят в облаке пыли по дороге, различить которую можно было лишь по древним рытвинам да полустертым следам проехавших ранее машин, где на горизонте нет ничего, кроме расплывчатых сероватых холмов, и где глазу не на чем остановиться, разве что попадется скелет осла, или старый заржавленный бидон, или нагромождение камней, которое когда-то было домом.

Или они ехали по отмеченной вехами, но совершенно разбитой, местами даже опасной дороге, проезжали мимо огромных соляных озер, тянувшихся, сколько хватал взгляд, по обеим сторонам пути. Их беловатая корка ослепительно сверкала на солнце, отчего на горизонте появлялось блуждающее свечение, которое временами напоминало мираж: бушующие волны, зубчатые стены. Они останавливали машину, делали несколько шагов пешком. Под соляной коркой светло-коричневый слой засохшей глины местами треснул, а кое-где обнажалась темная и вязкая топь, в которой нога почти тонула.

Стреноженные облезлые верблюды, глупые и губастые, рывками обгладывали листья с причудливо скрюченных деревьев, полудикие шелудивые собаки кружились вокруг машины; осыпающиеся каменные стены; козы с длинной черной шерстью; низенькие палатки, сооруженные из заплатанных покрывал, возвещали близость деревни или города; затем показывалась череда грязно-белых фасадов, квадратных одноэтажных доков, квадратная башня минарета, купол небольшой мечети. Они обгоняли крестьянина, семенившего рядом со своим ослом, и останавливались возле единственной гостиницы.

Присев на корточки возле стены, трое мужчин ели хлеб, смачивая его капелькой масла. Вокруг носились дети. Женщина, укутанная с головы до ног в черную или лиловую чадру, закрывающую ей даже глаза, проскальзывала иногда из одного дома в другой. Террасы двух кафе выступали на середину улицы. Из громкоговорителя неслась арабская музыка: пронзительные модуляции, сто раз повторенные, подхваченные хором, резкие жалобы флейты, звуки трещоток, барабанов и цитр. Сидя в тени, мужчины пили маленькими стаканчиками чай, играли в домино.

Они ехали мимо огромных цистерн и по неудобной дороге добирались до развалин: четыре колонны семиметровой высоты, которые ничего не поддерживали, рухнувшие дома, в которых еще отчетливо был виден весь план постройки, начиная с выложенного плитками внутреннего дворика и кончая всеми ушедшими в землю комнатами, обвалившимися ступеньками и подвалами; мощенные плитками улицы, остатки сточных труб. Самозваные гиды предлагали серебряных рыбок, позеленевшие монеты и статуэтки из обожженной глины.

Перед отъездом они заходили на рынки и крытые базары. Они блуждали по лабиринту галерей, проходов и тупичков. Брадобрей брил под открытым небом, а рядом громоздилось множество глиняных сосудов. На ослов грузили огромные конические веревочные корзины с молотым перцем. В ювелирном ряду и в ряду, где продавали ткани, продавцы, сидевшие, поджав босые ноги, на кипах одеял, разворачивали перед ними ковры из длинной пушистой шерсти и ковры короткошерстые, предлагали красные шерстяные бурнусы, шерстяные и шелковые чадры, расшитые серебром кожаные седла, блюда из чеканной меди, изделия из дерева, оружие, музыкальные инструменты, дешевые драгоценности, шали, шитые золотом, пергаменты со множеством арабесок.

Они ничего не покупали. Отчасти потому, что не знали, как купить, и волновались при одной мысли, что придется торговаться, но прежде всего потому, что ничто их не привлекало. Ни одна из этих вещей, даже те, что казались им роскошными, не соответствовала их представлению о богатстве. Они проходили мимо, заинтересованные или равнодушные, но все, что они видели, было чуждо им, не трогало их, принадлежало иному миру. Из этих поездок они не вывозили ничего, кроме ощущения пустоты и скудости; унылые кустарники, степь, лагуны, царство камня, где ничто не растет, -- символ их собственного одиночества, их собственной бесплодности.

И все же именно в Тунисе они увидели однажды дом своей мечты, красивейшее из всех жилищ. Дом стоял в Хаммамете и принадлежал стареющей английской чете, которая делила время между Тунисом и Флоренцией и для которой гостеприимство стало, видимо, единственным способом не умереть от скуки, оставшись вдвоем. Одновременно с Сильвией и Жеромом они принимали у себя добрую дюжину гостей. Общество собралось совершенно ничтожное, даже отталкивающее; салонные игры, игры карточные -- бридж, канаста -чередовались со снобистскими разговорами или еще не совсем устаревшими сплетнями, дошедшими сюда из западных столиц, дававшими повод безапелляционно высказаться и показать свою осведомленность ("Я очень люблю этого человека, и все, что он делает, великолепно...").