Лео Перуц - Иуда 'Тайной вечери'

- В силе, - мрачно сказал Бехайм.

- Тогда, - вскричал художник, - два дуката, считай, у меня в кармане. Ведь вы, немцы, знамениты тем, что держите слово.

- Да, мы свое слово держим, - сказал Бехайм, громко, с нажимом, чтобы слышал Манчино, который, будто все это его уже не касалось, подсел к органисту Мартельи и завел с ним беседу. - Но не рано ли вы радуетесь?! Не знаю, чем это дело кончится для Боччетты, останется он цел и невредим или нет, но я свои семнадцать дукатов верну, будьте уверены, уж я себя знаю. Так что раскошелиться придется вам, а не мне!

- Семнадцать дукатов с Боччетты! - вздохнул брат Лука, не поднимая глаз от столешницы, где мелком записал и доказал алгебраическую теорему. Как вы себе это представляете, сударь? Если б этот Боччетта за полскудо мог вызволить из чистилища родного отца, он бы и тут денег не дал.

- А я вот не понимаю, - вставил камнерез, - как это в теперешние времена, когда христианскому миру грозят моровая язва и войны, вы способны думать об этаких пустяках.

- Я хочу вернуть мои деньги - по-вашему, это пустяки? - возмутился Бехайм. - По-вашему, дукатов у меня куры не клюют?

- Послушайте доброго совета, - сказал Альфонсо Себастьяни, молодой аристократ, оставивший свое поместье в Романье, чтобы учиться у мессира Леонардо искусству живописи. - Ложитесь пораньше спать, ешьте легкую пищу, спите подольше и побольше. Может, тогда и увидите во сне свои денежки.

- Избавьте меня от вашей болтовни, сударь, она мне надоела, обрушился на него Бехайм. - Я свои деньги верну, пусть даже сперва мне придется переломать Боччетте все кости, одну за другой.

- А что скажет ваша возлюбленная, - с любопытством и легкой насмешкой вставил художник д'Оджоно, - если вы этак с ним обойдетесь?

- Моя возлюбленная? Да что вы знаете о моей возлюбленной? - спросил Бехайм. - Я не докучал вам рассказами о том, кто здесь, в Милане, моя возлюбленная. О ком вы толкуете?

- О Никколе, ведь она и есть ваша возлюбленная, - ответил д'Оджоно. Что ни день вас видели в крестьянском трактире возле монцской дороги, и там вы ждали ее. А она, точно лань, бежала к вам в своем единственном приличном платье.

Бехайм вскочил и яростно огляделся по сторонам, словно здесь, в трактире, его окружали смертельные враги.

- Да как вы смеете, сударь, вмешиваться в мои дела? - возмущенно осадил он д'Оджоно. - Не все ли вам равно, кто моя возлюбленная? Допустим, это она... так вот: платьев у нее будет сколько угодно, уж я позабочусь. Но, черт меня побери со всеми потрохами, при чем тут Боччетта?

Теперь настал черед д'Оджоно удивиться и впасть в замешательство.

- Ну и ну! - воскликнул он. - Вы что, прикидываетесь или вправду не знаете, что она дочь Боччетты?

- О-о, - простонал охваченный ревностью Симони, - дочка ростовщика, Никкола... значит, он ее возлюбленный? Значит, это с ним она... с этим немцем...

Точно затравленный собаками кабан, Бехайм глядел на них остановившимся взором.

- Что вы такое говорите? С ума посходили, не иначе! - выкрикнул он, уже зная, твердо зная, что они говорили правду, и по сердцу его словно ножом полоснули.

10

До самого рассвета, мучимый отчаянием и яростной болью, гонимый своими смятенными мыслями, он бесцельно бродил по городу, кружил узкими темными улочками, пока они не вывели его к обводной стене и каналу Навильо с крестом св. Евстахия, где начинались живые изгороди и садовые ограды, и к воротам новой богадельни, из окон которой пахло свежим хлебом, еженощно выпекаемым за счет Мавра, а потом долго шагал обратно, пока не добрался наконец до Рыбного рынка и мимо лавок менял не вышел к ратуше, а оттуда на Соборную площадь. Там он, смертельно усталый, рухнул на ступеньки портала, но, не в силах успокоиться, тотчас же вскочил и возобновил свое безрадостное блуждание.

Скверную новость мне сообщили, на ходу говорил он сам себе. Воистину хуже не придумаешь, подобных вестей даже Иов не получал. Экий злой подвох! Экое коварство! Обманут я, обманут! Смотрит-то она бесхитростно, прикидывается, будто предана мне телом и душой, улыбается, говорит обо всем, о чем угодно, но помалкивает, что отец ее - этот жалкий мошенник. Ах, каков мошенник! И какая неудача, что я нарвался на нее! "Дочка ростовщика" - так назвал ее в трактире этот лысый, с усиками, ах, как это легко говорится, да и звучит неплохо. Но "дочка Боччетты" - звучит совсем по-другому, как удар в лицо. Ну и дурак же я! Чем я думал? Как позволил себя заманить? В какую западню угодил? Почему поддался этой обманной любви? Куда она меня заведет? Лукардези... она сказала, что мать ее из дома Лукардези. Да, мать! А папаша - Боччетта, и об этом она не обмолвилась, ох, чтоб ему провалиться в преисподнюю, да и ей вместе с ним!