Лео Перуц - Маркиз де Боливар

- Ваш долг - молчать и выполнять мои приказания! Вы поняли?

- Весьма обязан, господин полковник! - прошипел Брокендорф, даже вспотев от гнева. - Канальи могут захлебываться в грязи... Канальи могут задыхаться в дерьме! Если только в штабе каждый господин в своей теплой комнате...

Он проглотил остальное, что уже было у него на языке, потому что полковник, побагровев, выскочил из-за стола и, сжав кулаки, бросился к Брокендорфу. На лбу полковника вздулись жилы, и он зарычал как медведь:

- Кажется, капитан, ваша сабля стала вам тяжела? Дорога до гауптвахты - недалекая!

Брокендорф отступил и молча уставился на полковника. Он всякий раз терял дерзость и упрямство, когда видел начальника в такой ярости. И вокруг наступила мертвая тишина. Полковник медленно повернулся и снова сел за стол.

Еще минуту слышно было только потрескивание бумаг, которые нервно перебирал полковник.

Потом он продолжил свое сообщение. Голос звучал спокойно, словно яростной вспышки не было.

- Город и гарнизон - в крайне стесненном положении. Правда, новой атаки инсургентов в ближайшие дни едва ли следует опасаться, так как маркиз де Болибар, который направлял последние операции противника сигналами из города, - полковник поискал глазами Салиньяка, - по достоверным сведениям, этот маркиз нашел свой конец при взрыве в монастыре. Сейчас у инсургентов нет ни вождя, ни плана действий. И все зависит от одного: успеет ли бригада д'Ильяра подойти, прежде чем герильясы примут самостоятельное решение, узнав о гибели своего генерала и строителя планов... Если же они пойдут на штурм, мы погибли. Потому что у нас вовсе нет пороха и боеприпасов...

- Пить! - громко простонал Гюнтер в соседней комнате. Фельдшер, слушавший полковника у двери с трубкой в руках, выскочил туда, схватив кружку с водой, пока все подавленно молчали.

- Нет пороха, - растерянно пробормотал фон Дубич. Эглофштейн серьезно кивнул головой. Мы все почувствовали себя беспомощными, тем более что почти никто из нас не считал до сих пор положение столь отчаянным.

- Поэтому чрезвычайно важно, - вновь начал полковник, - доставить сообщение о положении гарнизона в руки генералу д'Ильеру. Вот письмо. И я созвал вас всех потому, что один из вас должен взять на себя задачу пронести его через линии герильясов...

И опять подавленное молчание воцарилось в комнате. Только Салиньяк встрепенулся, шагнул вперед и остановился, как бы выжидая еще чего-то.

Кастель-Боркенштейн тихо сказал:

- Это - невозможно...

- Это - возможно! - резко вскричал полковник. - Для того, кто имеет достаточно мужества и ловкости, свободно говорит по-испански и сойдет, переодевшись, за батрака, за погонщика мулов...

Салиньяк молча повернулся и отошел в свой угол.

- Да, и будет повешен, если угодит в лапы герильясам! - заметил гессенский первый лейтенант37 фон Фробен, коротко рассмеявшись и вытерев мокрый лоб.

- Уж это - верно, - добавил фон Дубич, пыхтя от волнения. - Сегодня утром, когда я обходил посты после боя, один с той стороны кричал мне: знаю ли я, что конопля в прошлом году хорошо уродилась, и веревки, чтобы всех нас перевешать, обойдутся недорого!

- Правильно, - спокойно отозвался полковник. - Герильясы вешают пленных, это не новость. И все же необходимо отважиться на попытку. Того из вас, кто вызовется на это отважное дело, я представлю...

Среди нас вдруг прокатился резкий смех. Испуганно оглянувшись, я увидел Гюнтера, который слез со своей койки и, стоя в дверях, - смеялся.

Красное шерстяное одеяло он держал в одной руке, а другой цеплялся за ручку двери. Нас он явно не видел. Мерцающие глаза его были устремлены вдаль. Воспаленная кровь затуманила сознание раненого, он был дома - у отца и матери, только что вернувшись на почтовой карете из Испании. Он уронил одеяло, взмахнул рукой и со смехом закричал:

- Вот я! Холля! Кто-нибудь слышит? Отворяйте! Вы, кто там есть во дворе? Я опять дома! Скорее! Вперед! Колите свинью, гуся, тащите вина, музыкантов зовите! Аллегро! Аллегро!

Фельдшер схватил его за руки и уговаривал лечь опять в постель. Но Гюнтер, узнав фельдшера, несмотря на лихорадочный жар, отталкивал его из всех сил:

- Отойди, лекарь, оставь меня в покое. Ты только и умеешь, что брить да кровь из жил пускать, да и то плохо...

Фельдшер даже выронил свою трубку, набитую табаком, растерянно оглянулся на полковника и сказал - извиняясь за себя и за Гюнтера:

- Он бредит в жару... Это видно!

- Ну, я не очень уверен, - раздраженный внезапной помехой, сердито обронил полковник. - Заберите его отсюда!