- О чем это ты задумался, Майкл?
Энн Фокс вчера сказала то же самое, а сейчас она валяется в зарослях папоротника с Дорганом. Майкл надулся и ничего не ответил. Чуть погодя мать окликнула его, уже более настойчиво:
- Майкл!
Он что-то буркнул в ответ и дернул плечами.
- Сестренка заболела, - начала она, снова пытаясь умиротворить его, смягчить, растопить лед между ними. - Я, наверное, вечером никуда не пойду. Можешь сходить в кино вместо меня. Помирись с отцом за чаем и пойдите вместе.
- Чего это я буду с ним мириться? - спросил он. - Ну вас всех!
Она робко сказала:
- Не очень-то вежливо ты говорил с отцом за обедом.
- А он что, говорил вежливо?
Тут Майкл посмотрел на нее и, пораженный, увидел слезы в ее глазах. Но она отвернулась и пошла. Он поплелся следом, не желая идти рядом с ней. Голодный и несчастный, он глядел на приземистую колокольню методистской церкви, на небо - как море на картинках, - усеянное барашками облачков. В море купаются прелестные, стройные девушки. И ноги у них точеные, стройные и красивые. Он перевел взгляд на ноги матери. Какие худые! На матери были дешевые, немодные шерстяные чулки желтоватого цвета, сморщившиеся на икрах, штопаные-перештопаные, растянутые. Один край подола висел над ними чуть ниже другого. Он смотрел, как медленно, едва передвигая ноги, идет мать. Кажется, никогда раньше он не замечал, какие у нее ноги. Сейчас его словно громом поразило. К горлу подступил ком. Надо сказать что-то грубое, иначе как защититься от этой неожиданно нахлынувшей боли? Худая фигура матери маячила впереди, руки толкали коляску.
- Идем побыстрей, - сказала она бодро, - отец, бедняга, должно быть, нас заждался. Господи, слезы-то она хоть вытерла? Он не хотел, чтобы ее видели в таком состоянии. Она ускорила шаг и сразу задышала тяжелее.
- Я купила тебе яйцо к чаю, - добавила она.
Желание нагрубить пропало. Яйцо к чаю. Он чуть не рассмеялся. И внезапно захотелось потянуться к матери рукой, погладить ее, извиниться. Но нужные слова не приходили. Он лихорадочно пытался их найти. Куда там - от этих поисков шум в голове только усиливался. Вдруг пальцы нащупали в кармане украденные полкроны. Краска стыда и презрения к себе медленно залила щеки Майкла. Эти деньги неожиданно утратили ценность. На них не купишь то, что хочешь. Потому что он сам толком не знает, чего хочет. Он с трудом сдерживал слезы. Теперь он смотрел на мать с огромной нежностью, жалостью, любовью. Но все же что-то в нем - гордость, а может, ужасная застенчивость - не позволяло ему заговорить с ней или хотя бы пойти рядом.
Так они и шли домой: она, ни о чем не догадываясь, - впереди, а он, умеющий выразить словами лишь злость и раздражение, молча плелся сзади.