Вильям Александров - Чужие и близкие

Я сказал майору, что пока узнать про Галю ничего нового не удалось. Он нахмурился, ничего не ответил.

А когда укладывались, я услышал, как за пашей перегородкой-одеялом Маруся говорит Оле:

— Ну что ты не понимаешь? Это ж его фронтовая ППЖ. Приехала, а тут жена. Ну она и скрылась…

На станции освободилось место, и Шура убеждала Женьку остаться телеграфисткой.

— Ну что ты, Шура! Как же я смогу вот так, сразу, — волнуясь, говорила Женька, — я же ничего, ничего не знаю, не умею…

— А я, Думаешь, много умела? Столько же. Посадили меня, объяснили, через две недели сама работала.

— Так то ты! У тебя ж руки какие!

— Не бойся. Я сама тебя обучать буду, поняла? Посижу с тобой несколько дней рядом, а там и сама не заменишь, как пойдет. Хорошо?

Но… Мне же домой надо. Сказать надо кому-нибудь. Ведь волнуются там.

— А ты напиши. Или телеграмму дай. Вот первую телеграмму и отстукаешь домой.

Но когда дело дошло до телеграммы, Женька вспомнила, что не знает толком ни названия улицы, ни номера дома. Писем никто им не писал, сообщать адрес было некому, и они с матерью не поинтересовались. А может, и не было там никакого номера?.. Послали телеграмму наугад. И Женька осталась при станции.

Первое время она работала только на приемке — читала, подсчитывала количество слов, выписывала квитанции. А потом, когда Шура обучила ее, она сама же и отстукивала на аппарате нужные слова.

Ей нравилась эта работа. Перед ней проходили судьбы разных людей… Кто-то просил срочно приехать, кто-то сообщал, что будет проездом — это, значит, на фронт. Однажды она передала: «Павел живой. Лежит в госпитале». Она вспоминала счастливое лицо женщины, которая давала эту телеграмму, вспоминала, как, словно лунатик, глядела женщина по сторонам, тихо и как-то виновато улыбаясь. Женька тоже улыбалась, она вдруг представила себе, что лот так же она вдруг найдет отца в госпитале и будет телеграфировать матери: «Папа живой, лежит в госпитале». Ах, какое это было бы счастье! Надо обязательно поехать в соседний госпиталь, обязательно надо посмотреть. Она понимала, что все это, конечно, ерунда, несбыточные мечты… И все же на сердце становилось теплее. Ведь бывает же, бывает… Все случается. Даже похоронные приходят, давно уже с человеком распрощались, а он возвращается. Кто знает, не откроется Ли в один прекрасный день эта дверь и не войдет ли он, сверкая медалями на груди.

Но дверь приоткрылась и внутрь осторожно заглянул дед Митрич. И тут же мимо ног его проскользнула лохматая рыжая молния, метнулась к Женьке, и в тот же миг шершавый собачий язык лизнул Женьку в лицо.

— Ах ты, негодник! — строго прикрикнул дед и цыкнул так, что Бурлак тут же отбежал в сторону, виновато поджав хвост.

— Дедушка! — радостно воскликнула. Женька. — Заходите! Ну зачем, вы его… Иди сюда, Бурлак, славная ты собака…

— Мы тут на минутку… Проведать, как ты здесь, — нерешительно мялся дед в дверях. Но Женька усадила его на стул, заставила скинуть старый зипун. Дед, кряхтя, выполнял все Женькины предписания. Он сел, огляделся, с опаской покосился на аппарат, застрекотавший сам по себе. Бурлаку, видимо, тоже не понравилось — он отбежал на всякий случай к двери, настороженно повел ушами.

— Ну как ты, дочка? — спросил дед. — Не обижают тебя?

— Да что вы, дедушка! — улыбнулась Женька. — Наоборот. Очень хорошо все, зарплату получаю. И карточку.

— Оно хорошо, конечно, — согласился дед, — да только…

— Что?

— Нога-то как?

— Спасибо, дедушка, проходит уже. Почти не хромаю.

— Ну, ну. А то гляди, беречься тебе надо.

— А мне и ходить-то немного приходится. Сижу ведь все больше.

— И то верно. А живешь ты у ей все, у Шурки?

— Ага. Они мне там чулан отвели. Постель дали, одеяло. Чего еще надо?

— Оно верно, конечно. И поближе тебе, рукой подать можно.

— Ага.

— Мы вот тут с Бурлаком тебе гостинца принесли, — дед положил на стол небольшой сверток. — Возьми вот, сальца нашего отведай. Поправиться тебе надо.

— Ну что вы, дедушка, зачем же, я ведь и так не голодная.

— Не голодная! Кости одни торчат — вон что. Ты и не думай, не возьму назад. И Шурке не давай, сама ешь, поняла?!

А ближе к вечеру пришла Шура. Сбросила с головы платок, села сбоку и долго молча смотрела, как работает Женька, отстукивая на аппарате какой-то текст.

— Ну все, — сказала она, чуть вздохнув, — теперь все.

— Что? — не поняла Женька.

— Нет, я так… Быстро, говорю, ты освоилась. Молодец.