Вильям Александров - Чужие и близкие

— Ну как, Синьор?

— Ничего, уже прошло. — Он еле шевелил лопатой, а рядом с ним без передышки орудовал Махмуд, поблескивая большими белыми зубами. Он все время что-то рассказывал Синьору.

— Ну вот и хорошо. Пошли вниз.

Мы стали спускаться, и тут я заметил Паню. Она, видно, тоже притащила носилки и, обессилев, стояла, облокотившись на них.

— Здравствуй, — я тронул ее за руку. — Ты тоже здесь?

— Ага, — она как-то виновато улыбнулась и стала поправлять белую косынку, которой была повязана ее голова. Из-под косынки выбивались волосы, она заталкивала их обратно, чтоб не пропылились.

— Разве и вас собирали? — спросил я.

— Нет. Просто сказали — кто хочет. Ну, я и пошла — все равно ведь цех стоит.

— И Бутыгин отпустил тебя?

— А он и не знает. Ушла я потихоньку, и все.

— Отчаянная ты, как я посмотрю. Сама из цеха ушла, и как это он недоглядел?

Она улавливает упрек и опускает голову. Мы с ней давно не виделись. Вернее, видеть-то видим друг друга почти каждый день, но я уж забыл даже, когда мы с ней могли вот так постоять, поговорить. После того вечера, когда погас свет, она сторонится меня, а едва я подойду к станку, как тут же, поблизости, мгновенно появляется Бутыгин. Видно, учуял что-то. Только однажды я встретил ее вечером на дороге. Я шел домой, а она на смену. Она шла вместе с ткачихами, я услышал ее голос, окликнул ее, она остановилась, и мы минутку постояли. Больше нельзя было — подруги ушли вперед и надо было ей идти тоже.

— Подожди, — попросил я ее тогда. — Провожу тебя. — Но она сказала, что нехорошо получится, и побежала догонять своих. И вот сейчас…

— Как дома? — спросил я. — Братишка, мать?

— Хорошо. Спасибо. Поправились.

— Мать не работает?

— Пока нет. Не может еще. Но это ничего — карточку получает. Да Федор Тимофеевич нам помогает.

— Послушай, можешь ты сделать мне одолжение? Хоть раз в жизни не упоминай ты своего Федора Тимофеевича, а?

— Ладно, — краснеет она и вновь опускает голову.

— Послушай, Паня… — Я вижу, что у Миши уже лопнуло терпение, он стоит там, поодаль, толкает сапогом гравий, но я не могу уйти, в груди ноет и ноет, когда я гляжу на нее, и временами просто отчаяние берет от бессилия. Послушай, Паня, скажи честно, ты хочешь, чтоб мы виделись?

Она молчит, потом откуда-то исподлобья кидает на меня мгновенный черный взгляд и опять молчит.

— Я сейчас, Миша! — кричу я ему. — Сейчас, одну минуту еще подожди. Ну, что ж ты? Ну, скажи «нет», и я не подойду к тебе больше никогда, понимаешь. Не буду тебе вообще на глаза попадаться. Не хочешь?

— Хочу, — произносит она еле слышно, одними губами.

— Ну так почему же ты…

— Я в другой раз скажу, ладно? — Теперь она глядит на меня, не скрываясь, и я вижу в глазах у нее слезы. Ну что ты будешь делать?

— Ладно, — вздыхаю я. — Только ты не уходи одна, слышь. А то опять еще нападут на тебя.

Она качает головой и тащит куда-то носилки. Я сбегаю вниз, к Мише.

— Ну? — встречает он меня.

— А! — безнадежно машу я рукой, и он, видно, все понимает. Больше мы об этом не говорим.

Уже стемнело, с трех сторон зажгли прожектора, и в их остром свете стало видно, что идет мелкий-мелкий дождик, какая-то водяная мгла сеется в воздухе. Она оседает на камни, на рельсы, сложенные сбоку, у самого проема, и они влажно поблескивают в электрических лучах. Мы уже почти засыпали промежуток, соединили два края насыпи, и теперь по верху ходят какие-то люди, смотрят, вымеряют что-то, сейчас, наверно, будем класть рельсы. Я вижу среди них Маткаримова и рыжую. Она говорит что-то громко, обращаясь ко всем, но нам не слышно, и Миша, сложив ладони рупором, кричит наверх: — Тетенка, скажите нам тоже, мы тоже должны слышать!

Тогда она спустилась вниз и, встряхивая пылающими волосами, стала всех нас убеждать, чтобы мы не волновались — обед доставят сюда.

Я думаю, не следует сейчас срывать трудовой подъем, — стала говорить она подошедшему Гагаю, — они все сейчас охвачены единым порывом, работа кипит, а если станут поодиночке ходить сейчас в столовую, то все испортится. Я думаю, мы доставим обед сюда в бачках и тут же будем раздавать его, прямо в процессе работы. Как вы считаете?

Гагай глянул на нее искоса, прищурился.

А как же с трудовым подъемом? Ведь опять-таки упадет, а?

Рыжая растерянно уставилась на Гагая, потом оглянулась на нас.

— Да, конечно, — озабоченно сказала она, видимо, не уловив иронии, — но что же делать?

— Может, вообще их не кормить, представляете, какой подъем будет!