Айбек - Детство (Повесть)

— Ну, садись, малыш, сейчас будем есть машевую кашу с рисом и скобленым мясом. — И улыбается, добродушно поблескивая своими маленькими подслеповатыми глазками: — Знай, брат, что добрая машевая каша не уступит плову!

Я подсаживаюсь к дастархану, чувствуя, что сильно проголодался.

На базаре все так же тихо. У лавок ни единого покупателя. Кучка молодежи, расположившись на циновке у лавчонки насвайщика, играет в шашки. Игра идет живо, с шутками-прибаутками — как-никак забава все-таки.

— Подойди-ка сюда, племянник! — зовет меня хозяин соседней бакалейной лавки, темнокожий, с огромными глазами. — Беги, принеси воды из хауза! — велит он, протягивая мне узкогорлый кувшин.

Я бегу к хаузу и мигом возвращаюсь с полным кувшином. Бакалейщик хвалит меня:

— Молодец! — И тут же дает новое приказание: — Побрызгай перед лавкой малость, а то пыль одолела.

Я скупо брызгаю водой возле лавки и убегаю, отметив про себя: «Как все-таки много здесь пыли!»

Все лавочники скупые до невозможности.

Мы с Агзамом уходим в степь.

Солнце палит здорово. Кажется, все кругом начинает плавиться и переливаться, как ртуть.

— Беркут! — внезапно вскрикиваю я, — Вон на камне сидит!

— А?! Где? — Агзам оглядывается по сторонам.

— Да вон же, вон! — показываю я рукой. — Огромнющая птица, важная такая.

Агзам застывает с раскрытым ртом:

— Вот это — да!

Мы тихонько подходим ближе.

— А что, если камнем попробовать? — волнуясь, предлагаю я.

— Вот бы казахов сюда! Они бедовые, враз поймали бы, — уже оправившись от удивления, деловито рассуждает Агзам.

Мы начинаем бросать в беркута камни.

— Нет, не добросить! — говорю я. — Надо ближе подойти. — И тащу Агзама за рукав.

Пригнувшись по-охотничьи, мы осторожно подбираемся к тому месту, где сидит беркут. Затаив дыхание, швыряем по камню. Мимо!

Беркут нехотя, с достоинством поворачивает в нашу сторону голову, с минуту смотрит на нас, как бы раздумывая, стоит ли тревожиться, потом широко распахивает крылья и улетает. А мы остаемся с раскрытыми ртами и, задрав головы, смотрим ему вслед.

— Жалко!

— Какая досада!.

Мы долго бродим, дивясь широте степных просторов, причудливой линии гор, замыкающих полукруг горизонта. Неожиданно выходим в низине к казахскому аулу и попадаем на свадьбу.

Одна юрта полна народу. Вокруг кучками лошади. Женщины здесь не скрываются от мужчин, все вперемешку. Свободно шутят, запросто похлопывают друг друга по плечу. У иных женщин бархатные платья, на кистях рук парные браслеты, в ушах большущие серьги и подвески. Но больше бедных, одетых в грязные, рваные, чиненые-перечиненные платья.

— Откуда они появились, эти мальчишки? — удивляйся пожилой казах, когда мы заглядываем в юрту, — Заходите, заходите! Садитесь! — говорит он и усаживает нас на кошму.

А другой, видный такой старик, спрашивает:

— Чьи вы будете?

— Я сын Таша-ака, — отвечаю ему несмело. — А это, — показываю на Агзама, — мой товарищ, сын Таджи-ака.

— Мы бродили тут и невзначай попали на свадьбу, — объясняет Агзам.

— Вай-буй! — разом воскликнули несколько человек. — Таш-ака и Таджи-ака — это же наши тамыры. Мы с ними старые знакомые.

— А ну, налейте джигитам кумысу! — приказывает тот важный старик, а сам высыпает перед нами на дастархан пригоршню баурсаков.

— Вот, пейте, ребята! — говорит усатый мужчина, протягивая мне и Агзаму по глиняной чашке кумыса.

Нам очень хотелось пить, у обоих во рту пересохло от жары. Мы подняли чашки и разом опорожнили их.

— Молодцы! — засмеялся мужчина. — Еще налейте им!

— Хватит, дядя…

Хозяева настаивают, но мы краснеем, отказываемся!

— Спасибо, немного погодя выпьем, — и дружно налегаем на баурсаки.

Певец-сказитель с длинной, ниспадающей на грудь белой бородой, приятным голосом запел под аккомпанемент домбры. Песни, юмористические импровизации, сопровождаемые одобрительными выкриками, смехом, не смолкая, следуют одна за другой.

Вскоре в юрту подается вкусная шавля, обильно приправленная мясом. Мы с аппетитом съедаем и шавлю, потом тихонько выбираемся наружу.

— А где же невеста? — шепотом спрашиваю я у Агзама.

— Невесты что-то нет, — говорит Агзам и по-стариковски пожимает плечом: —Чудно!

Вдруг казахи заволновались, забегали, бросились к лошадям, уже нетерпеливо бившим копытами, — начинался улак. Это «было так интересно, что мы с Агзамом застыли на месте, затаив дыхание.

Народу кругом уйма. А там, где был брошен зарезанный козленок, сгрудилась огромная толпа всадников. Каждый из них, позабыв обо всем на свете, старался пробиться в середину круга, чтобы как-нибудь изловчиться и схватить добычу. Вдруг какой-то уже пожилой рослый и плотный казах с коротко подстриженной бородой поднял коня на дыбы и метнулся в самую гущу борющихся. Через мгновение он появился уже с улаком под стременем, и умный конь, стрелой вылетевший из бурлящей толпы, помчал его прочь. Опешившие на какой-то миг участники состязания опомнились и, словно грозный вал бурной взбесившейся реки, ринулись вслед за ним. Зрители, толпившиеся возле аула, волновались не меньше, если не больше, самих участников состязания, они то затихали в ожидании результата очередной схватки, то раздражались громкими восторженным криками. А состязание разгоралось все сильнее… То один, то другой участник вырывал улака, пытался ускакать, его скопом преследовали остальные. Не только люди, лошади были охвачены азартом борьбы. Падали кони, валились выбитые из седел всадники, и, когда после очередной свалки участники игры проносились дальше, у одного упавшего оказывалась сломанной рука, у другого — нога…