В это время верхом на маленькой заморенной лошаденке мимо проезжает глашатай: среднего роста старик с белой бородой, на голове небрежно намотана грязная чалма, на плечах старый рваный чапан.
— Э, люди! Эй, люди!
Глашатай объявляет о пропаже коровы. Он едет по базару, повторяя одно и то же. Над ним начинают подсмеиваться. Один из казахов кричит:
— Эй, старый! Довольно уже, уморился, наверное. Тебе еще пригодится горло, а нам уши. Слышали уже, проваливай дальше, пустозвон!
— Э, объявится твоя корова, никуда не денется. Бродит, наверное, где-нибудь или привязал кто, — говорит другой.
— А может, уже проскочила через чью-нибудь глотку. Есть такие, что верблюда проглотят целиком, а тут только корова, — смеется третий.
Глашатай не обращает внимания на шутки, голос его постепенно удаляется.
Мне по душе его складная речь. Я торопливо отставляю в сторону полную пиалу кумыса и бегу вслед за ним.
— Эй, люди! Эй, люди! Пестрая корова пропала. Пестрая корова, куцая, со сломанным рогом!.. — Голос его порой уже хрипит чуть слышно — видно, не зря достается ему хлеб.
Старик едет верхом на смирной заморенной лошаденке. А я долго иду следом, ныряя между лошадьми, стараясь не пропустить ни одного его слова. Потом возвращаюсь к отцу.
К концу дня «торговля идет бойчее. Особенно — у насвайщиков, еле успевающих отпускать свой товар.
Близится вечер. Казахи толпами начинают разъезжаться — кто в горы, кто в степь.
Отец закрывает лавку.
— Пошли, сын, — говорит он устало. — Сегодня пойдем к Зульфи.
Зульфи — она доводилась племянницей отцу — встречает нас радушно.
— Вай, жертвой мне стать для тебя! Здоров ли ты, благополучен ли? — Она обнимает меня, чмокает в одну, в другую щеку. — В добром ли здоровье бабушка? Как мать, Кароматой?
— Все здоровы, вам салам наказывали передать, — отвечаю я сдержанно.
* * *
Проснулся я, а весь двор уже залит солнцем. Осмотрелся: во дворе ни одного деревца, и арыка нет. Я вышел на улицу и умылся мутной водой из окруженного низкорослыми талами хауза, в котором кишмя кишели лягушки и головастики.
После чая пошел к Агзаму (он жил рядом, по-соседству). Вдвоем мы отправились на базар. На этот раз здесь было тихо. Редко-редко увидишь открытую лавку.
— Что-то отца не видать, уехал, что ли, куда-нибудь? — говорю я Агзаму.
— Все они вместе уехали на рассвете, — снисходительно, как человек осведомленный, говорит Агзам.
— Далеко? — спрашиваю.
— В Шароб-хану отправились. Там собираются для торговли люди из дальних степей. Понял?
Я промолчал.
Мы обходим овечий базар, конский базар. Всюду пустым-пусто, нет ни души. Усталые, мы присели на камень против какой-то закрытой лавки.
— Хорошо, правда, друг? — говорит Агзам, поводя кругом рукой. — Тихое, спокойное место. Вон и горы видны. А воздух какой! Очень нравится мне Янги-базар!
— А может, наши отцы в Чимкент уехали? — говорю я, не слушая Агзама.
— Эх, ну и чудной ты! Сказал же я — в Шароб-хану, — сердито глянул на меня Агзам.
— Если тут раз в неделю бывает базар — это же очень скучное место. А насчет воздуха ты правду сказал, воздух вон какой, как масло вливается в грудь, — говорю я, делая вид, что не замечаю раздражения Агзама.
— Вон те горы называются Козыгурт. Видал, какие высоченные! — говорит Агзам.
— Правда, горы красивые, — говорю я. — Только далеко они все-таки.
Так мы бродили, сидели, разговаривая о том, о сем. Л когда это наскучило, разошлись по домам.
Я возвращаюсь к тетке Зульфи, кое-как провожу день, а вечером выхожу на дорогу встретить отца. В пламени заходящего солнца пылают дальние вершины. Я присаживаюсь на камень и долго любуюсь закатом, цветом неба, каждую минуту меняющего свою окраску.
Из сгущающейся темноты доносится стук копыт. А немного спустя, впереди, совсем рядом, возникает фигура всадника, слышится знакомый голос, ласковый и чуть насмешливый:
— Что ты торчишь тут, как одинокий кол?
Я радуюсь возвращению отца и в то же время испытываю некоторую досаду.
— Жалко, время позднее уже, а то бы я покатался верхом. — И с надеждой спрашиваю: — А завтра вы дома?
— Эх, сынок! — говорит отец, слезая с лошади. — Мы ведь совсем не знаем покоя. Завтра я опять поеду скитаться. Ты пока играй тут с товарищами, один не отлучайся далеко от дома. А теперь иди, спи. — И он легонько похлопал меня по спине.
Я молчу. Медленно, нехотя бреду к дому тетки Зульфи. Муж тетки, Закир-ака, высокий, худощавый человек средних лет, только что вернулся откуда-то. Мотнув коротко подстриженной бородой, он приглашает меня к дастархану:
Читать дальше