Ричард Райт - Черный

Парнишка ужаснулся, на глазах у него навернулись слезы. Мне стало его жалко.

- Никогда больше так не говори. Бог накажет, - прошептал он.

Нет, я не мог объяснить ему, как я отношусь к религии, он бы не понял. Ведь я и сам еще не решил, верю я в бога или не верю, меня никогда не волновало, есть бог или нет. Я рассуждал так: если существует мудрый и всемогущий бог, которому ведомо все, что было и что будет, который судит по справедливости всех сущих на земле людей, без воли которого не упадет ни единый волосок с головы человека, тогда этому богу, конечно, известно, что я сомневаюсь в его существовании, и он просто смеется над неверием глупого мальчишки. А если никакого бога нет, то и вообще не из-за чего волноваться. Неужели бог, который правит мириадами миров, станет тратить время на меня?

Да, жизнь полна страданий, считал я, но отказывался связывать эти страдания с проклятьем за первородный грех, я просто не чувствовал себя таким слабым и ничтожным перед лицом мироздания. До того как меня заставили ходить в церковь, я принимал существование бога как нечто само собой разумеющееся, но когда я воочию увидел, как служат богу те, кого он сотворил, я стал сомневаться. Вера, которая жила во мне, была неразрывно связана с земной реальностью жизни, она уходила корнями в то, что чувствовало мое тело, в то, что мог объяснить мой разум, и ничто не могло эту веру поколебать - и уж тем более страх перед какой-то невидимой силой.

- Никакого наказания я не боюсь, - сказал я мальчишке.

- Ты что же, не боишься бога? - спросил он.

- Не боюсь. Чего мне его бояться? Я ему ничего плохого не сделал.

- Смотри, он карает жестоко, - пригрозил мне мальчишка.

- Но ведь он, говорят, милосерд, - сказал я.

- Милосерд к тем, кто его чтит, - сказал мальчишка. - А если ты от него отвратился, он тоже отвратит от тебя лик свой.

В том, что я ему на это ответил, выразилось мое отношение к богу и к людским страданиям, отношение, которое сформировала моя жизнь, годы страха, голода, одиночества, мук и унижений.

- Если бы моя смерть избавила мир от страданий, я бы не задумываясь умер, - сказал я. - Но я не верю в избавление, люди всегда будут страдать.

Он ничего не ответил. Мне захотелось поговорить с ним по-настоящему, объяснить ему, но я понимал, что все будет впустую. Он был старше меня, но совсем не знал, не понимал живой жизни, отец и мать строго следили за его воспитанием и неукоснительно внушали, что именно он должен думать и чувствовать.

- Не сердись, - попросил я его.

Перепуганный и озадаченный, мальчишка ушел. Мне было его жалко.

Сразу же после его визита боевые действия развернула бабушка. Мальчишка, конечно, передал ей мои кощунственные слова, ибо она беседовала теперь со мной часами, твердя, что я буду гореть в аду до скончания века. День молитвенного собрания приближался, и наступление на меня велось со всех сторон. Например, зайду я случайно за чем-нибудь в столовую, а бабушка стоит на коленях, голову положила на стул и пламенно молится, то и дело поминая мое имя. Бог глядел на меня отовсюду, даже из злобных, холодных глаз тети Эдди. Я чувствовал себя как загнанный зверь. Мне хотелось вырваться из этого дома, уехать. Они так долго просили меня обратиться в веру, что я просто не мог больше оставаться глухим к их мольбам. Я в отчаянии искал способ отказаться и в то же время не навлечь на себя их проклятий. Нот, лучше я убегу из дому, но не сдамся. И вот я придумал план, по допустил промах и нанес бабушке удар в самое сердце. У меня и в мыслях не было ни огорчать, ни унижать ее, самое смешное заключалось в том, что я как раз хотел пролить бальзам в ее истерзанную моим неверием душу, а вместо этого она пережила такой позор и унижение, каких этой доброй христианке не приходилось испытывать никогда в жизни.

Однажды вечером пастор рассказывал в своей проповеди - я на минуту оторвал глаза от его жены и, хотя из мыслей моих она не ушла, стал слушать, - как Иакову явился ангел. Вот оно, подумал я, скажу-ка я бабушке, что мне нужны доказательства, чтобы поверить, - как я могу считать, что что-то существует, если я его не вижу и не могу потрогать руками? А если мне явится ангел, скажу я ей, я буду считать это неопровержимым доказательством того, что бог существует, и буду ему поклоняться, не ведая сомнений; бабушка, конечно, это поймет. Рисковать я ничем не рискую, потому что никакой ангел мне, естественно, никогда не явится, а если явится, я сию же минуту брошусь к врачу, на это у меня ума хватит. Я загорелся этой мыслью. Надо поскорей успокоить бабушку, пусть она не убивается так из-за моей гибнущей души, пусть знает, что не совсем уж я погряз во зле и грехах, ее страстные призывы и мольбы не прошли мимо моего слуха. И, повернувшись к бабушке, я прошептал ей на ухо: