Ричард Райт - Черный

- Не надо, пожалуйста, не зовите...

Пришел дед и велел мне вылезать из-под кровати. Я не двинулся с места.

- Вылезайте, молодой человек, вылезайте, - повторял он.

- Не вылезу!

- Ты, видно, хочешь, чтоб я принес винтовку?

- Нет, сэр, не надо! Пожалуйста, не убивайте меня!

- Тогда вылезай!

Я не шевельнулся. Дедушка взялся за спинку и подвинул кровать. Я вцепился в ножку, и меня поволокло вместе с ней. Дед схватил меня за ногу, но я не сдался. Он двигал кровать то в одну сторону, то в другую, а я стоял на четвереньках под самой серединой кровати и ползал вслед за ней.

- Вылезай, паршивец, ух, как я тебя выпорю! - кричала мать.

Я не шевелился. Снова поехала кровать - я пополз следом. Я не думал, не размышлял, не рассчитывал, я просто повиновался инстинкту: мне грозит страшная опасность, нужно ее избежать, вот и все. Наконец, дедушка махнул на меня рукой и ушел.

- Прячься не прячься - все равно выпорю, - сказала мать. - Хоть месяц там сиди, а свое получишь. И есть тебе сегодня не дам.

- Да что он сделал-то? - допытывался братишка.

- Сделал такое, за что убить мало, - сказала бабушка.

- А что это такое? - не отставал братишка.

- Хватит болтать, ложись лучше в постель, - велела ему мать.

Уже давно наступила ночь, а я все сидел под кроватью. Все в доме заснули. Мне так хотелось есть и пить, что я решил вылезти, а когда вылез и встал на ноги, то увидел в коридоре мать - она ждала меня.

- Иди в кухню, - приказала она.

Я пошел за ней в кухню, и там она меня высекла, но не мокрым полотенцем, потому что дедушка это запретил, а розгой. Она била меня и требовала, чтобы я признался, где я слышал эту похабщину, а я ничего не мог сказать ей, и от этого она лишь пуще разъярялась.

- Буду сечь, пока не признаешься, - объявила она.

В чем я мог ей признаться? Среди тех матерных слов, которым я научился в мемфисской школе, не было ни одного, касающегося извращений, хотя я вполне мог слышать такие слова, когда таскался пьяный по пивным. Утром бабушка торжественно объявила, что знает, кто погубил меня: я развратился, читая книги Эллы. Я спросил, что это значит - "развратился", и мать меня снова выдрала. Как ни убеждал я их, что ни в одной книге таких слов не было и что я никогда ни от кого их не слышал, они мне не верили. Бабушка стала обвинять Эллу, мол, это она рассказывает мне всякие непристойности, и расстроенная Элла, плача, уложила чемоданы и съехала от нас. Ужасный скандал, который разразился из-за моих слов, доказал, что в них скрыт какой-то особый смысл, и я дал себе слово дознаться, за что же меня били и позорили...

Жизнь начала говорить со мной более внятным языком. У каждого события, я знал теперь, был собственный смысл.

Помню, с каким острым, холодящим душу восторгом ловил я безветренными летними ночами порхающих светлячков.

Помню, как манил меня влажный, сладкий, всепроникающий аромат магнолий.

Помню, какой безбрежной свободой веяло от зеленых полей, когда по густой, высокой траве катились мягкие, серебрящиеся под солнцем волны.

Помню, какое бескорыстное восхищение изобилием природы я испытал, когда на моих глазах раскрылась коробочка хлопка и на землю упал белый, пушистый комочек ваты.

Помню, какая жалость сдавила мне горло, когда я увидел во дворе жирную, тяжело переваливающуюся утку.

Помню, какой тревогой вонзилось в меня струнное гудение черно-желтого шмеля, взволнованно, но терпеливо вьющегося над белой розой.

Помню, как одурманило и усыпило меня молоко, когда я впервые в жизни пил его вдоволь, стакан за стаканом, медленно, чтобы продлить удовольствие.

Помню, какой горький смех разбирал меня, когда мы поехали с бабушкой в город и ходили по магазинам Кэпитоль-стрит, а белые с недоумением глазели на нас - белую старуху с двумя цепляющимися за ее руки негритятами.

Помню чудесный свежий запах жареных хлопковых семян, от которого начинали течь слюнки.

Помню, в какой я приходил азарт, когда пасмурными днями мы с дедом ловили рыбу в желтых от глины речушках.

Помню, с каким жадным наслаждением я поедал молодые лесные орехи.

Помню, как жарким летним утром я исцарапался в кровь, собирая ежевику, а когда вернулся домой, губы и руки у меня были черные и липкие от ежевичного сока.

Помню, как я в первый раз попробовал сандвич с жареной рыбой, - мне показалось, что ничего вкуснее я в жизни не ел, и я отщипывал по крошечке, мечтая, чтобы сандвич никогда не кончился.

Помню, как болел у меня всю ночь живот после того, как я залез тайком к соседям в сад и наелся там зеленых персиков.