Назар Гельдыев - Мелодия Секизяба (сборник)

— Всё хорошо, — сказала она наконец и широко развела руки в стороны, словно собираясь загонять курицу в курятник. — Но вот люди… Недаром говорят — на чужой роток не накинешь платок.

От удивления мать действительно приложила руку ко рту.

— Э, сватья! Что ты такое говоришь?

— Не я говорю, не я, сватья Сона. Народ.

Что ещё за народ такой на нашу голову. Кто нас чернит! По-моему, и пятнышка чёрного на нас не найдёшь.

— И я так думаю, сватья Сона. Конечно, это завистники распускают про вас слух, что рода хотя вы и хорошего, но бедным-бедны, и настоящих подарков вам не собрать, и денег у вас нет. Конечно, это ложь от начала до конца, как и то, что жадны вы и всякая у вас копейка на счету, и зимой у вас снегу не выпросишь — всё врут, я думаю. Но знаешь, что говорят про ложку дёгтя в бочке мёда…

Мне было видно, как всё больше и больше мрачнеет отец. Что верно, то верно, разбрасывать деньги он не любил. Слишком тяжёлым трудом ему всё доставалось, и даже помидоры эти доставались ему совсем не легко — ведь их надо и высадить, и поливать, и ухаживать за ними, и убрать во время, а потом ещё отвезти на рынок и продать; и всё это не снимало с него обязанностей по работе в колхозе.

Наконец он не выдержал и решительно прервал тётушку Огульсенем:

— Хватит, сватья. Кому я не нравлюсь, тот может ко мне не приходить. Но вот что скажу, сватья, а ты передай при случае другим — всё, что у меня есть, — заработано честным трудом. Ни у кого не украдено, ни у кого не занято. Всё, что есть — всё моё. Потому и берегу нажитое. И касается это только меня — сам нажил, сам и трачу. И в колхозных делах не последний — кто хочет, пусть посмотрит на Доску почёта.

— Вот именно, — подтвердила мама с чувством.

Я слушал всё это, и таким вот отец мой мне нравился. Никому он не давал себя задеть, и хотя, похоже, ему очень нравилось выступать в роли богатого хозяина, он скорее решился бы отказаться от своей затеи, чем терпеть оскорбления.

— Не дело ты, сватья, говоришь здесь уже целый час, — сказал он присмиревшей тётушке Огульсенем. — Повторяешь всякий вздор, чернишь нас. Я не собираюсь лаять в ответ на собачий лай. Наши разговоры с тобою окончены.

И он снова, уже в который раз, очень решительно достал свой клетчатый платок и стал вытирать им шею.

Тётушка Огульсенем так и села.

— Что ты говоришь, Поллы-ага! — запричитала она после минуты молчания, но настоящей уверенности в её голосе уже не было. — Побойся бога, сват. Да как я могу чернить вас, которым я отдаю в дом свою птичку, с которыми вот-вот породнюсь. Я передала только, что говорят завистники, да отсохнет у них язык. Подумай, сват, ведь если говорят и хулят, значит, завидуют, а если завидуют, значит, есть чему.

Нет, не глупа была тётушка Огульсенем. Её слова попадали прямо по назначению — в отцовские уши. Когда он перестал вытирать шею и обернулся, вид у него снова был довольный.

— Вот теперь, сватья, ты говоришь правильные слова. Завистники… да, конечно. Только у нищего, их нет. Кто в работе последний, тот в болтовне первый. Так что я давно уже не обращаю на эту болтовню никакого внимания, да и тебе советую то же самое.

— Вот именно, — поддержала его мама, а тётушка Огульсенем, довольная тем, что разговор, принявший было такой непредвиденный оборот, снова вернулся в нужное русло, повторила, как это:

— Вот именно.

Отец же, довольный тем, что восстановил таким достойным образом семейную честь, заключил:

— Только так и должен поступать тот, кто хочет со мной породниться.

Тётушка Огульсенем, похоже, смирилась:

— Всегда рада вас видеть в своём доме. Приходите, как договорились, будете самыми желанными гостями.

— Ну, что ж, договорились. Освобожусь от дел и вечерком загляну, — ответил отец небрежно.

Тётушка Огульсенем совсем уже собралась уходить, но мама держала её за рукав. Очевидно решив проявить вежливость, она сказала:

— У вас, сватья Огульсенем, болят ноги. Моему Поллы-джану ничего не стоит подвезти вас на машине.

Тётушка Огульсенем задумалась на мгновение, а отец бросил на маму выразительный взгляд, из чего она поняла, что он вовсе не собирается выезжать за ворота, чтобы отвезти соседку. Но и тётушка Огульсенем решила отказаться от такого предложения.

— Как ноги не болят, а до своих ворот донесут ещё. Всё из ума у меня не выходит та машина, что перевернулась, наскочив на столб, так и вижу, как лежит она, колёсами кверху. Да упасёт вас бог, сваты, от подобного несчастья. — И она трижды сплюнула.