Array Чалам - Ночью на вокзале - сборник рассказов

Пожалуй, с момента отставки я ни разу не чувствовал себя спокойно. Буквально ни минуты покоя. Когда жена дома и дети ходят в школу, еще куда ни шло. Но теперь? Я даже не в состоянии дочитать до конца утреннюю газету.

К десяти часам мой сын и невестка уже уходят на работу (невестка — школьная учительница). Я остаюсь один в доме и с тоской вспоминаю мою жену, ее доброе лицо, ее стройную фигуру. Я написал ей неделю назад. Жаловался, что никто меня не слушает. Ответа от нее не было. Видно, даже ей до меня дела нет.

Да, дети взрослые, живут сами по себе. От моей денежной поддержки отказались, а я ведь получаю хорошую пенсию. Хотел подарить младшей дочери золотое ожерелье, так она раскричалась на меня. Дескать, просто неприлично покупать такие дорогие вещи в нынешние тяжелые времена.

Тогда я решил снять деньги со своего банковского счета. Три тысячи рупий — немало! Придя домой, я сказал об этом сыну, но он и не подумал о чем-нибудь меня спросить. Я обиделся и закричал:

— Да, я снял деньги, чтобы отдать их первому встречному! Раз никто в них не нуждается…

Сын нисколько не был обескуражен моей вспышкой. Он спокойно обратился к жене:

— Отец что-то сердится. Свари ему кофе, пожалуйста…

На следующий день я положил деньги обратно. Банковский служащий заметил, что он так и думал: к чему, дескать, мне такая сумма. У меня ведь хорошие дети, стоят на собственных ногах, не то что у него — все из отца тянут…

Дома опять бесчинствовали дети. Раджу-то занят делом — чинит граммофон. А его два брата вырезали картинки из журналов и крошили их на мелкие клочки — весь пол был замусорен. Еще двое выдували мыльные пузыри. А тот негодник, что разбил семейный портрет, выдавливал из тюбика зубную пасту и разбрызгивал ее кругом. Он был весьма увлечен своим делом.

Я не мог оставаться безучастным и выставил на улицу всех до одного, включая безвинного Раджу. На улице была палящая жара, но какое мне дело. Я должен был их наказать.

Я слышал за дверью, как Раджу утешал детей. Куда поведет их этот негодный? Играть с соседними детьми? Но те в это время спят.

Нет, сердце не на месте. Перегреются на солнце дети, заболеют. И в другой раз дочери не пришлют внуков на каникулы.

Я вышел из дому. Они все стояли шеренгой у стены. Раджу дерзко спросил меня, почему я долго не шел. Я посмотрел на младшего озорника, перемазанного зубной пастой, и протянул к нему руки, он кинулся в мои объятия, другие — следом.

Раджу снова уселся чинить граммофон. Моя третья дочь пришла из колледжа и спрашивает:

— Письма есть для меня?

— Что я, сторож здесь или слуга?

— И от мамы нет писем? — спросила она.

Я не ответил.

Послышался шум мотороллера: вернулись с работы сын и невестка. Сын примет душ и отправится в клуб. А сейчас его окружили дети и рассказывают ему, как они провели день. Он повернулся ко мне и сказал спокойно:

— Наверное, они сегодня весь дом разнесли. Ведь недаром вы их выставили на палящее солнце.

Я был вне себя:

— Да. Я бесчеловечен. Верно?

Он был удивлен, но не потерял выдержки.

— Да что вы сердитесь, папа? — сказал он.

Я продолжал неистовствовать:

— Меня задвинули в угол. Я в отставке. Никому я не нужен.

Он повернулся и ушел. Ну, раз со мной так обращаются, я не буду есть сегодня. Но меня никто не звал к ужину, и я незаметно задремал.

Проснулся я от звука голосов в холле. В комнате было темно. Они оставили меня одного! Но нет, входят сын и невестка, зажигают свет, просят меня выйти к столу. Не пойду!

Но тут я ощущаю нежный аромат жасмина и слышу звон запястий. Это моя жена. Приехала! Она осунулась, но на губах улыбка, голос нежный.

— Пойдемте, невестка совсем расстроилась, не хочет есть без вас…

— Почему ты не написала? — спрашиваю я. — Я бы встретил тебя на станции.

Оказывается, зять забыл дать телеграмму.

Я спускаюсь к ужину, потом иду в детскую, где наконец угомонились мои внуки, потом к себе в спальню. Какой тяжелый был день — сущий ад! А теперь на сердце спокойно, отрадно. Жена ласково улыбается мне. Я засыпаю.

— Ой! Мое сари! Мое праздничное сари! — закричала, внезапно вскочив с места, Ченнамма, молоденькая крестьянка лет восемнадцати. Встревоженный криком матери, ребенок, сосавший под пайтой грудь, громко заплакал. Пайта сползла, и из-под расстегнутой кофточки показалась грудь. Прижимая к себе плачущего ребенка, Ченнамма жалобно причитала:

— Мое сари! Мое сари!