Антанас Шкема - Белый саван

Чуть поодаль стоит старичок со старушкой. Косоглазый старичок держит в руках деревянную клетку. Одна планка у нее выломана, и в дырке торчит острая мордочка шиншиллы, она жадно обнюхивает пальцы старичка. А самочка преспокойно себе спит, свернувшись комочком. Стоящая рядом старушка смотрит на Гаршву с таким выражением, как будто он попытался отравить ее внуков.

— Вот они утверждают, что ты слишком быстро захлопнул дверь на восемнадцатом этаже, расколол клетку, едва не погубив шиншилл!

— Верно, O’Casey, я сломал клетку, поскольку этот господин вошел в лифт, а потом неожиданно развернулся и пытался вернуться на этаж. С какой целью он это сделал, мне непонятно. Именно в этот момент и захлопнулась дверь. Естественно, клетка пострадала. Думаю, с шиншиллами все в полном порядке. Парень, правда, немного струсил. Зато любимая его спит себе сладко и в ус не дует. Видно, самцы у шиншилл, как и большинство мужчин, нервные.

Стартер улыбнулся одними губами.

— O.K., Tony. Ступай за угол и пережди, а когда эта парочка исчезнет, вернешься.

Уходя, Гаршва слышит слова стартера:

— Сейчас он доложит менеджеру и будет наказан. Воистину, это криминал! Бедные зверьки!

Когда Гаршва возвращается, стартер говорит ему:

— Вонючие шиншиллы. Их место в аду. Будь осторожен, Tony.

— Спасибо, O’Casey.

Экспресс — с десятого на восемнадцатый. Ваш этаж, пожалуйста, спасибо, теперь кнопку, рука на рукоятке. Мы поднимаемся. Я вовсе не сержусь, что старички на меня пожаловались. Был рассеян. Кто просил меня фантазировать про Иосафатову долину. Несчастные старички. А может, у них нет детей и они станут растить этих шиншилл, словно возлюбленных своих чад? Может, и мне следовало заняться этим по их примеру, вдруг сие меня спасет?

Эляна вместе со мной. Семейный покой. Домик где-нибудь на Ямайке. Нам принадлежит целый этаж. Мы обвесили стены репродукциями. Расставили свои книги. Мои собственные издания и поэтические сборники любимых поэтов выглядят внушительно. Для них — специальная полка. По вечерам мы вдвоем с нею слушаем музыку, читаем, спорим, без всякой озлобленности, находя в споре удовольствие. Светит лампа под зеленым стеклянным абажуром. Мы нашли друг друга на станции С., где нет мраморных колонн, зато в зале ожидания царит спокойствие. И на низком столике — живые цветы. На лицах у нас постоянно блуждает улыбка. В наших снах — предчувствие пробуждения. В наших объятиях — отсвет первой поездки на Jones Beach. И наша эмблема — головы умерших дворян. В свободное время мы играем. Складываем кубики, строим замки, фантазируем о жизни и смерти. Из книг к нам приходит спасение. Необязательно Гомер или Данте. Есть и другие. Свои. Близкие. Мы пьем пенящееся вино, и на дорогом столе черного дерева вспыхивает всеми красками фламинго: мы плывем по озеру четырех Кантонов; и где-то в ином краю давно умерший мальчик играет на гитаре, его песню еще не слышали на земле; встает солнце и опять пробуждает мир; мы живем на прохладном бескрайнем севере; там есть время, дорога, луг, крест; ах, пальмы, мои пальмы, пойте же свою песнь в гибком оазисе ветров!

Зоори, зоори, магическое слово, магический ключ, магическое желание, магическое мещанство, магическая ностальгия, ностальгия по вечной клетке.

И в один прекрасный день в нашей клетке рождается ребенок.

Мои первые впечатления не такие уж и драматичные. Зато своей отчетливостью и неизгладимостью они затмевают более поздние воспоминания, по сути очень важные, значительные. Мои детские воспоминания так похожи на негритянские маски. Толстогубые, с прорезями для глаз, с гипнотизирующим выражением лица.

Разумеется, это чепуха — подлинность первых впечатлений. Скорее всего, это продиктовано нашим знанием, которое приобретается уже позже. Но и по сей день мне кажется, что я вдруг почувствовал в слепящей тьме; отныне я существую. Я, без тела, без пространства, вне времени, с единственным ощущением себя самого. Как будто я примитивнее любой амебы. Или, наоборот, я сам Господь Бог, парящий во мраке небытия перед сотворением мира.

Дальше следует Карлсбад, человек, горсть вишен. Перед Первой мировой войной наша семья провела одно лето на этом австрийском курорте. Мать с помощью минеральной воды пыталась избавиться от камней в почках. Я плохо помню Карлсбад. Родители накупили там цветных открыток и позже, показывая их мне, поясняли, в каких местах нам удалось побывать и чем мы занимались на отдыхе. И мне представлялось, что я вижу небесный простор, дам с перетянутыми талиями и в широкополых шляпах, грлубую гладь озера и красные лодочки, снежные конусы гор. Но и эти воспоминания свойственны амебам или новоявленному Богу. Зато поездка на фуникулере — совершенно реальна и не вызывает сомнений.