Майкл Шейбон: Волчье отродье

За все это время он ни разу не сопроводил Кару к гинекологу и не открыл ни одной из многочисленных книг о беременности, родах и уходе за младенцем, которыми она наполнила дом. Отец Ричарда умер много лет назад, а после того, как Ричард с жесткой лаконичностью сообщил матери, какого внука ей следует ожидать, он больше не вымолвил о будущем ребенке ни слова. Если мать о нем спрашивала, Ричард передавал трубку Каре и выходил из комнаты. А когда Кара на шестом месяце заявила, что хочет, чтобы у нее были естественные роды в присутствии и с помощью акушерки - повивальной бабки, - он, как всегда в подобные минуты, отрезал: "Это твой ребенок". Женщина, не так безумно жаждавшая иметь ребенка, пожалуй, нашла бы, что возразить, но Кара только кивнула и договорилась на следующий вторник с повивальной бабкой, Дороти Пендльтон, обладавшей разрешением практиковать в больнице "Седарс-Синай".

В понедельник Кара попала в автокатастрофу. С места происшествия она вызвала Ричарда, и он прямо со съемочной площадки, где снимал фильм об израильском кун-фу, прикатил к ее доктору, принимавшему в Западном Голливуде. Кара не пострадала - если не считать ссадины на щеке, и доктор, после осмотра и сонограммы, выразил уверенность, что плод развивается превосходно. А вот машина Кары оказалась напрочь разбитой. В нее врезался - надо же такому случиться! - старый списанный катафалк, "кадиллак" 1963 года. Поэтому на следующий день к повивальной бабке Ричарду пришлось везти Кару на своей машине.

Она не стала его об этом просить, просто сказала:

- Отвезешь меня к Дороти.

Они ехали от доктора домой. Кара, вынув из сумки сотовый телефон и филофакс, стала наводить порядок: после аварии все пришлось укладывать заново.

- Мне назначено на девять.

Ричард бросил на жену изучающий взгляд. На лице у нее красовалась приклеенная пластырем марлевая блямба, левый глаз заплыл, почти закрылся. У него в кармане джинсовой куртки лежал тюбик с антисептической мазью, пакет неиспользованных бинтов и инструкция, как этим хозяйством пользоваться. Обычно, думалось ему, мужчина заботится о беременной жене из чувства любви и долга, и еще потому, что тем самым разделяет с ней тяжесть общей ноши. Последнее в их ситуации отпадает. Первое же потерялось где-то между эвкалиптами на северном берегу озера Голливуд и холодным кафелем мужского туалета в Санта-Анита. Остался разве что долг. Из мужа Кары он, Ричард, превратился в ее мальчика на побегушках, обязанного обслуживать ее потребности и желания, не проявляя никаких чувств, превратился в безмолвную непроницаемую тень.

- Зачем тебе, собственно, повивальная бабка? - обронил он. - У тебя есть врач.

- Я тебе уже объясняла, - сказала она мягко, недаром же она посещала гипнотизера, учившего женщин, как переносить родовые боли. - Повивальная бабка будет все время при мне. Она будет поглаживать меня, массировать, разговаривать со мной. Она всю себя вложит в то, чтобы быть уверенной, что роды пройдут естественно. Никакого кесарева сечения. Никакой эпизеотомии. Никаких таблеток.

- Никаких таблеток, - его голос прозвучал октавой ниже, и хотя она этого не видела, но знала, он поиграл глазами, - а я-то думал, таблетки тебя взбодрят.

Кара улыбнулась, потом поморщилась.

- Я за таблетки, которые помогают что-то почувствовать. А эти - они оглушают. А я хочу чувствовать, как моя кроха выползает на свет. Я хочу сама вытолкнуть его из себя.

- "Его"? Они тебе сказали, что это мальчик? Мне казалось, они не смогли определить пол.

- Не смогли. Я... я не знаю, почему я сказала "его". Может быть, просто... все говорят, то есть пожилые дамы и прочие тоже... они говорят, если живот яйцом...

Голос у нее дрогнул, она сделала глубокий вдох. Они как раз подъехали к тому перекрестку - к углу бульвара Сансет и Поинсеттиа, - где четыре часа назад огромный черный катафалк врезался в машину Кары. Она невольно закрыла глаза, напрягла плечи. После того, что случилось, она чувствовала себя в опасности. Даже вскрикнула, но тут же рассмеялась. Ведь она осталась жива, и полукруглая масса ее тела, берлога из крепкого костяка, укутанного добрым слоем жира, по-прежнему хранящая в себе пузырь с кровавой соленой водой, сделала свое дело. Ее ребенок тоже жив.

- Тот самый угол, да?

- Я пообедала в кафе "Отентик". И возвращалась по Поинсеттиа.

Этот классный кратчайший маршрут через Западный Голливуд в объезд бульвара Ла Бреа с потоком мчащихся на север машин и светофорами открыл он, Ричард, спустя несколько недель после того, как они, поженившись, приехали в Лос-Анджелес. Они жили тогда в крошечном однокомнатном домишке сразу за углом, где стойка Пинка. Гараж был сдан хиромантке, которая хвасталась, что упредила Боба Крейна умерить свои дикие повадки. Переднее крыльцо уже много лет осеняла нежно-розовая бугенвилия, а на заднем дворе шелестела растрепанная пальма, по ночам бомбардируя крышу несъедобными орешками. Стояла осень, единственное время года в Южной Калифорнии, которое надолго пробуждает эмоции. Солнце, спорадическое и задумчивое, как мысли о прошлом, находило для города идеальный фокус и в то же время смягчало его контуры. Днем в воздухе расплывалась пелена дыма, навевавшая восточную, осеннюю грусть; этот дым, как они много позже узнали, нагоняли бушевавшие в горах пожары. У Кары была работа в низшем звене захудалого голливудского агентства "Ищем таланты", у Ричарда не было никакой. Каждое утро он высаживал Кару у порога ее конторы на бульваре Сансет, а потом целый день колесил по городу с пухлым путеводителем Томаса, который она подарила ему на свадьбу. Хотя он уже два года жил с Карой, иногда его точила мысль, что он слишком мало знал ее, чтобы так вот взять и жениться, и сладостный страх тех первых дней отражался эхом каждый раз, когда ему нужно было выбрать маршрут через приветливую, всеохватную сеть бульваров. Потом в конце рабочего дня он забирал Кару, и они ехали к Люси или Тому Тэнгу; он вез ее тем путем, по которому уже проехал днем, блуждая среди маслосборников, богатых вилл и торговых центров; а по обе стороны дороги мелькали сотни тысяч точно таких же, как их, осененных бугенвилией домишек. Они пили текату* прямо из банки и возвращались домой, когда в окне хиромантки зажигалась гирлянда электрических перчиков над неоновой с растопыренными пальцами пятерней, приглашавшей за предсказанием или советом. Они спали с распахнутыми окнами, сплетаясь под легким одеялом. Во сне он снова перемещался в Эль-Нидо, Бел-Эр, Вердуго-Сити. А утром, откинувшись на подушки, пил в кровати кофе из щербатой кружки и наблюдал, как Кара, прикрытая только снизу, движется по комнате. В этом домишке они прожили пять лет, простодушная пара, абсолютно невинная по части женской физиологии. Потом они переехали в Долину, купив дом с тремя детскими, смотревшими на отливавшую сталью поверхность Франклинова водоема. Путеводитель Томаса лежал под пледом в багажнике Ричардовой машины, только теперь в нем не хватало трех страниц, которые чаще всего бывали нужны.