Уильям Шекспир - Лукреция

Лукреция к картине подступила, Ища лицо, где горю нет конца... Есть много лиц, на коих скорбь застыла, Но с горем беспредельным нет лица. Лишь скорбь Гекубы тяжелей свинца: Приам пред нею кровью истекает, А Пирр его пятою попирает.

В ней прояснил художник власть времен, Смерть красоты и бед нагроможденье... Морщинами весь лик преображен, Что было и чем стала - нет сравненья! Была красавица, а стала тенью: Кровь в жилах каплет медленным ручьем, Жизнь в дряхлом теле как бы под замком.

Лукреция на тень глядит в смятенье Моя тоска иль беды там страшней? Кик вопль желанен был бы этой тени, Проклятий град на греческих вождей! Не бог художник, слов он не дал ей... "Как он неправ, - Лукреция решает, Страданья дав, он слов ее лишает!

Немая лютня, голос дать хочу Твоим терзаньям жалобой своею: Бальзамом я Приама излечу, Швырну проклятья Пирру, как злодею, Слезами погасить пожар сумею И выщерблю глаза своим ножом Всем грекам, всем, кто стал твоим врагом!

О, где блудница, кто всему виною, Чтоб ей лицо ногтями растерзать? Парис, ты похотью разрушил Трою, Заставил стены древние пылать, Твоим глазам пришлось пожаром стать... Здесь в Трое гибнут, за тебя в ответе, Везде отцы, и матери, и дети.

Ах, наслажденье одного зачем Чумой для сотен и для тысяч стало? За чей-то грех ужель казниться всем? Пусть божество его бы и карало, Чтоб зло судьбу невинных миновало. Зачем грешит один, а смерть для всех Расплату принесет за этот грех?

Гекуба плачет, смерть у глаз Приама, Чуть дышит Гектор, ранен и Троил... Друзья в крови, сражаются упрямо, Друзья от ран уже почти без сил... Один влюбленный стольких погубил! Будь к сыну строг Приам, то Троя, право, Не пламенем блистала бы, а славой".

И вздох и стон картина будит в ней... Ведь скорбь гудит, как колокол пудовый В трезвона час от тяжести своей, Рождая гул унылый и суровый. Она ведет рассказ печальный снова... Для бедствий в красках и карандаше, Как дар, слова слагаются в душе.

Картину вновь она обводит взглядом, О тех печалясь, кто судьбе не рад... Вдруг видит - пленный грек бредет, а рядом Конвой - фригийских пастухов отряд. . Грек хмур, но он и радостью объят, И на лице смирение святое... Свой путь вся эта группа держит к Трое.

Художник мастерски изобразил, Как грек обман свой затаил умело: Брел он спокойно, взор спокоен был, Он словно рад был, что так худо дело... Лицо ни вспыхивало, ни бледнело Румянец не твердил здесь о грехах, А бледность - что таится в сердце страх.

Но, дьявол убежденный и отпетый, Он принял облик светлой доброты, Так затаив все зло в глубинах где-то, Что трудно было распознать черты Предательства, коварства, клеветы... Безоблачность - не признак урагана, И мы не ждем от святости обмана.

Столь кроткий образ мастер создал нам, Изобразив предателя Синона! Ему доверясь, пал старик Приам, Его слова лавиной раскаленной Сожгли дворцы и башни Илиона, И в небе рой мерцающих светил О зеркале низвергнутом грустил.

Она картину ясно разглядела И мастера за мастерство корит... Синона образ ложен - в этом дело: Дух зла не может быть в прекрасном скрыт! Она опять все пристальней глядит, И, видя, что лицо его правдиво, Она решает, что картина лжива.

"Не может быть, - шепнула, - столько зла В таком... - и тут запнулась, - в кротком взоре". Вдруг тень Тарквиния пред ней прошла, И ожило пред ней воочью горе. И, помня о неслыханном позоре, Она твердит: "Поверить нету сил, Чтоб этот облик зло в себе таил!"

Как здесь изображен Синон лукавый И грустен он, и кроток, и устал, Как бы от бедствий еле жив он, право, Так предо мной Тарквиний и предстал. Что он злодей - искусно он скрывал... И, как Приам, так приняла его я, С приветом, - и моя погибла Троя!

Смотри, как вздрогнул сам Приам седой, Увидев слезы лживые Синона! Приам, ты стар, но где же разум твой? В любой слезе - троянцев кровь и стоны, Не влага в них, а пламень раскаленный... Ты сжалился, но эти жемчуга Сжигают Трою, как огонь врага.

Подобный дьявол вдохновился адом: Весь в пламени, дрожит, как вмерзший в лед, Здесь лед и пламень обитают рядом... В противоречьях здесь единства взлет Безумцам это льстит и их влечет: Такая жалость вспыхнула в Приаме, Что Трою сжечь сумел Синон слезами".

Теперь же злоба и ее берет... Она, теряя всякое терпенье, Синона яростно ногтями рвет, С тем гостем злым ища ему сравненье, Кто к ней самой внушил ей отвращенье... Но вдруг опомнилась - а мстит кому? "Вот глупая! Не больно же ему!"

Отхлынет скорбь и снова приливает... Как тягостна ей времени река! То ночь мила, то день ее пленяет, Но долог день и ночь не коротка... Как время тянется, когда тоска! Свинцово горе, но ему не спится, В бессонной ночи время лишь влачится.