Вальтер Шелленберг - Лабиринт

Гейдрих сказал, что он считает упоминание о Хория Сима совершенно излишним. "Какой в этом смысл? - спросил он, - каким образом фюрер собирается использовать это против России?"

Они молча посмотрели друг на друга, затем повернулись ко мне, желая узнать мое мнение. "В данный момент, - сказал я, когда наши румынские союзники готовы перейти к активным действиям на нашем южном фланге, фюрер, по видимому, хочет заверить маршала Антонеску, что подобные попытки, направленные на свержение его правительства, больше не повторятся. Возможно, он хочет вырвать эту темную страницу из истории наших отношений, и нет сомнений, что все это происшествие будет отнесено на счет советских происков. Это дело должно стать хорошо известным румынской публике. Я не помню, действительно ил в нем принимали участие коммунистические силы или нет, но указание фюрера будет эффективно лишь в том случае, если мы сумеем доказать факт их участия."

Гиммлер отпустил меня, так и не придя к какому-то определенному решению. Когда я вышел, я начал прикидывать, как мне лучше выполнить это задание. МОе управление располагало большинством данных, которые могли мне понадобиться, но я решил обратиться за помощью к Мюллеру, который сразу же приказал своим начальникам отделов предоставить в мое распоряжение все необходимые документы.

День уже клонился к концу, когда я вернулся в свой кабинет. Я отдал необходимые распоряжения, и в течении полутора часов на мой стол сыпались досье и документы. Я сидел перед огромной кучей бумаги, и мне потребовалось какое-то время, прежде чем я смог собраться с мужеством и приступить к работе. Но уже к позднему вечеру я отобрал наиболее важные материалы, которые затем взял с собой домой, чтобы там поработать над ними в тишине и спокойствии.

И Гиммлер и Гейдрих по нескольку раз звонили мне в течении этой ночи. (Оба они знали совершенно точно, когда я ушел из своего кабинета, и где меня можно найти в любой момент времени.) Гиммлер заставлял меня нервничать. Как только Гитлер задавал ему какой-нибудь вопрос или просто что-то говорил ему, он тут же бежал к телефону и обрушивал на меня град вопросов и советов: "Шелленберг, фюрер хочет, чтобы это было сделано так... и не вдавайтесь в детали слишком глубоко, просто опишите методы работы русской секретной службы..." и т.д. (Я упоминаю об этом лишь для того, чтобы показать, к каким крайностям может привести централизация тоталитарной системы.)

К счастью, я был хорошо знаком с большинством материалов. Поэтому мне удалось закончить эту работу за то короткое время, которое мне было отпущено. Доклад был принят без каких-либо изменений, и обращение Гитлера к германскому народу было опубликовано 22 июня 1941 г., заканчиваясь следующими роковыми словами:

"Народ Германии, в этот самый момент происходит передвижение войск, которое по своему размаху и объему превосходит все, что когда либо видел мир."

На большие трудности натолкнулись наши попытки скрыть мобилизацию от русских. Эти трудности не в последнюю очередь были обусловлены непрекращающимися спорами между ведомствами Мюллера и Канариса по поводу деятельности в польско-русских приграничных районах украинских национальных лидеров Мельника и Бандеры. Военная секретная служба, естественно, хотела воспользоваться услугами групп украинского меньшинства, но Мюллер возражал, считая, что эти националистические лидеры преследуют свои собственные политические цели в недопустимой манере, и что это вызывает широкое недовольство среди польского населения. Я старался держаться в стороне от этих споров, в особенности из-за того, что совещания, на которых они проходили, были очень длинными и желчными.

Как раз в это время вскрылись вопиющие факты в деятельности зарубежной политической информационной службы (АМТ VI). В результате мер, принятых Гейдрихом, многие сотрудники были подвергнуты дисциплинарному взысканию, и даже поговаривали о том, что против некоторых из них будут возбуждены уголовные дела. Последовавшие безжалостные репрессии показали, чего можно ожидать мне, если я когда-нибудь дам такой повод.

Профессиональные промахи сотрудников управления были гораздо более серьезными, чем их личная распущенность, но даже самые жесткие карательные меры вряд ли смогли бы способствовать улучшению результатов. Я был более чем когда-либо уверен, что эффекта можно добиться только случае полной перестройки управления. Но в этом случае этим пришлось бы заниматься в середине войны и, так сказать, под наблюдением вражеских спецслужб, под руководством начальства, которое не имело ни малейшего понятия о нуждах секретной службы, что, естественно не могло облегчить поставленную задачу.