Вишну Кхандекар - Король Яяти

— Совсем нет! — рассмеялся Кача. — Королева обязана радовать глаз своих подданных! К тому же, ты замужняя женщина, хозяйка дома. Твой дом — твой храм, твой муж — твой бог. А я аскет, поэтому не должен поддаваться мирским соблазнам. Ты живешь в миру, а я отрекся от него. Что для тебя — долг, для меня непозволительно.

Кача осмотрелся по сторонам и задержался взглядом на золотой цветочной вазе.

— Так ты не забыла, какие я люблю цветы! Приятно, что ты — королева, занятая множеством дел, нашла время подумать и о таких мелочах…

— Я все время думаю о тебе, Кача. Поэтому я послала тебе приглашение.

— Я проклял тебя, Деваяни, покидая обитель твоего отца. Ты же, не помня зла, пригласила меня в Хастинапуру. Ты как сестра мне, Деваяни, и так щедро твое сердце! Мне стыдно тех жестоких слов. Я тебя не стою, Деваяни.

Кача сложил передо мной ладони.

— Ты простила меня, Деваяни?

Я опустила голову. Простила? Уж не лицедействует ли Кача? Если Деваяни так дорога ему, если ее прощение так важно, то почему он раньше не пришел?

Я подняла глаза:

— Ты уже много дней в Хастинапуре, но только сегодня посетил меня. Я было подумала, что брат забыл свою сестру.

— Богатый брат может не помнить о бедной сестре, но чтобы бедный брат забыл богатую? Так не бывает!

— Вот как? Но ты забыл путь во дворец.

— Не этот путь мне нужен был.

— Какой же?

— Я искал путь к сердцу королевы, — сказал он.

Я не поняла, что Кача имеет в виду, но мое сердце затрепетало.

— Я хочу просить ее о милости.

— О какой милости? — пролепетала я.

— Освободи Шармишту!

— Шармишту? Освободить ее? А еще что? — вскричала я, не помня себя от негодования. — Может быть, уступить ей мое место?

— Я могу понять, — продолжал Кача, точно не замечая, как разъярил меня, — ты была разгневана, когда потребовала, чтобы она стала твоей служанкой. Но величие человека в том, чтобы научиться разумом усмирять необузданность страстей.

Я промолчала.

— Деваяни, — тихо проговорил Кача, — вообрази на минуту себя на ее месте. Если б тебе пришлось прожить жизнь в служанках…

— Мне? В служанках? — не выдержала я. — Уж не у Шармишты ли?

— Судьба слепа и непостоянна, Деваяни. Она и побирушку может возвести на трон, и королеву заставить просить подаяние…

— Сто раз я все это слышала! Я не маленькая, Кача!

— Прости, я знаю. Я не хотел обидеть тебя. Но есть один только способ понять страдание другого — поставить себя на его место. Кача никогда не обращался с просьбами к Деваяни. Сейчас я прошу тебя, сестра моя, не откажи в милостыне своему брату!

С ним бесполезно спорить, вдруг поняла я. Во взгляде Качи не было ни осуждения, ни мольбы — отрешенный взгляд святого, которому доступно высшее понимание людей и их деяний. Мне был знаком этот взгляд — я не забыла его.

Не забыла, а потому должна была ему противостоять. Я сделалась слепа, глуха, нема.

Кача. Приведя безумного Яти во дворец, он свел на нет плоды жертвоприношения, которое должно было помочь отцу. Отец был наставником Качи. Трижды возвращал отец Качу к жизни, но Кача не выказал ему ни признательности, ни преданности. Он и меня не поблагодарил за приглашение в Хастинапуру. Напротив, заставил ждать себя, а когда пожаловал, то у него достало наглости лицемерить, просить, чтоб я освободила Шармишту от заслуженной кары! Кача сострадает Шармиште, а мне без колебания нанес рану в самое сердце!

Он не получит милостыни!

Я встала, не глядя в его сторону. Кача тоже поднялся с пола.

— Ваше величество, — спокойно сказал он. — Я завтра отправляюсь в паломничество к горе Бхригу. Там я проведу некоторое время в молитве, сосредоточении и тишине…

Я склонилась перед ним в поклоне, даже не дожидаясь, пока он кончит говорить.

Кача простер надо мной благословляющую руку.

— Богу ведомо, где и когда мы снова встретимся. Я буду молить всевышнего, чтоб он наставил королеву. А Деваяни, пусть Деваяни будет всегда счастливой!

Наутро королева-мать прислала сообщить, что желает сопровождать Качу в паломничестве.

Король расстроился. Видно, опять почувствовал себя беспомощным ребенком без матери, которая решила уйти от дел в святую жизнь. Я тоже уговаривала королеву-мать остаться — зачем мне нужно, чтобы люди говорили, будто она из-за меня покинула Хастинапуру!

Однако ничто не могло поколебать решимость королевы-матери, даже просьба отложить отъезд до рождения внука.

Королева-мать уезжала прямо из Ашокавана, не заглянув во дворец. В последний вечер она призвала меня к себе.